Твой светлый дом
Шрифт:
— Да что вы на меня напали?! Люди добрые, пожалейте, — паясничая, произнес отец. — Давайте рюмашки, налью вам бальзамчика, выпьете — добрее станете. А то воспитывать меня взялись. Что я вам, мальчик? — Растерянно усмехаясь, он вдруг натолкнулся на упрямый взгляд Родиона, вскипел: — Чего таращишься?! Ты почему уроки не учишь?
— Я вообще… в школу ходить не буду! — Родион глянул на него исподлобья.
— Эт-то поч-чем-му же? — процедил отец, в замешательстве приглядываясь к сыну: тот никогда до этого не смел так говорить с ним.
— А пот-том-му же! — Родиона колотило: он уже был
— Ты как разговариваешь с отцом, негодяй?!
— А ты как разговаривал с моим дедом… годяй?
— Ах ты ж! — Отец замахнулся.
Мать схватила его за руку:
— Не тронь сына!
— Рукам воли не давай, а то кочергу возьму! — сказала бабка Акулина, направляясь к печи.
— Марш уроки учить! — гаркнул отец на сына. — Я вот возьмусь за тебя!
Родион сидел за столом, уставясь в раскрытый учебник. Не шла ему учеба на ум. Вспомнились слова деда Матвея: «Борись за своего отца…» А как за него бороться, если он еще хуже становится.
Затосковал Родион по деду Матвею. Едва сдержался, чтоб не расплакаться. Очень захотелось ему побывать на том бугре, где провел с дедом последние минуты. Сказав, что идет учить уроки к Витальке, подался в степь.
Он шел по той дороге, по которой вез тогда деда Матвея, приглядывался к ней, словно искал что-то дорогое, потерянное. Кое-где оставались следы колес тачки: размыло их уже дождевыми потоками, заносило землей.
На бугор Родион, свернув с дороги, пошел напрямик через залежь на крутом склоне. По ней было легко идти, ноги не вязли на расистом побуревшем разнотравье. Сапоги скоро обмылись от грязи, к ним прилипли мелкие семена полевой нехворощи. Под выцветшей щетиной отживших трав, прижимаясь к самой земле, зеленым пламенем горела осенняя травка-муравка.
Неожиданно плотный парус туч разорвался на западе, и засветило низкое солнце. Родион взбежал на вершину бугра, огляделся. Яркий лимонно-золотой свет залил степь и приречную долину. Тучи, подсветившись исподу, казалось, поднялись выше, прояснился далекий горизонт, и на склонах бугров радостно засияли светло-зеленые поля озимки.
Грустно стало Родиону: не увидел дед Матвей напоследок степь и долину такими красивыми. Поля ожили, озарились удивительно прозрачным, золотым от солнца светом, и Родиону полегчало, поверилось: все должно измениться к лучшему, все уляжется, поправится, и он снова будет жить легко и беззаботно-счастливо… Но чистую прореху на западе закрыла темная туча, и надежда опять потускнела, когда скрылось солнце… Родион сгорбился, словно тучи легли ему на плечи. Посыпался колкий холодный дождик, затягивая серой кисеей степь, приречную долину. Синие голые тополя вздрагивали на ветру, словно в ознобе.
Пряча лицо от дождя, Родион понуро пошел с бугра. Он чуть было не наступил на сиреневые огоньки бессмертников, росших на склоне. Вновь потеплело у него в груди, и степь уже не казалась такой удручающе унылой и бесприютной. Он стал срывать с холодных сизых кустиков стебельки с теплыми звездочками живучих полевых цветов, которых не могли заморить даже утренние заморозки.
С букетом бессмертником пришел Родион на кладбище. Подойдя к могиле деда Матвея, снял кепку.
— Здравствуй, деда! Я принес тебе цветы… — произнес он
Под дождями могильный холмик осел, венки раскисли, бумажные цветы поблекли, расплылись надписи на черных лентах… Родион стянул в сторону бесформенный ворох венков и воткнул в глину букет бессмертников. Словно живой сиреневый огонь вспыхнул на могиле деда Матвея.
Глава восьмая
Аннушка не сразу уехала в город. Рейсовый автобус опаздывал, и она зашла в контору, к председателю колхоза. Говорили о Матвее Степановиче, Андрее. Литовченко с болью сказал:
— Он считает, будто это я специально для него придумал показательный суд, чтоб выставить на позор людской! Зверем на меня смотрит. Зашел к нему как-то в кормокухню, хотел с ним по-человечески поговорить, а он на меня с криком: «Пришел душу потешить, хо-зя-ин?! Ну, радуйся, радуйся, ты своего добился!» Слыхала?… Я-то понимаю, каково ему работать коровьим кашеваром на той самой ферме, где был заведующим. Конечно, я вину с себя не снимаю. Попустил вожжи…
— Да не казнитесь, Сергей Иванович, — сказала Аннушка. — Андрей сам виноват. Пусть кашеварит!.. Плохо, что другим из-за него горе… Родька сам не свой. Он же гордый парнишка. Дразнят его в школе, а он не спускает обидчикам, дерется… Марию жалко — совсем извелась. Любит она Андрея… на части разрывается. И мать как потерянная… Ох, не доучусь я, видно, Сергей Иванович!
— Ну что ты говоришь, Аннушка! Ты эти мысли выкинь. Место ветврача я оставил за тобой на животноводческом комплексе.
— Я хотела сказать, очно не доучусь, на заочное отделение перейду. Всего-то один год остался.
— Доучивайся очно, Аннушка. Оправдай колхозную стипендию до конца. Ничего, обойдемся без тебя. Андрею я прикручу гайки…
У крыльца конторы раздались гудки автомашин, Литовченко выглянул в окно.
— Ага, приехали заводские шефы! — обрадованно сказал он. — Бригада монтажников. Наконец-то дождались!.. Я выйду, на квартиры их надо распределить — хозяюшек я вызвал, а ты посиди тут, чего тебе под дождем мокнуть.
Аннушка, услышав оживленный разговор у крыльца, поднялась, вышла из правления. Молодые хозяйки отбирали себе квартирантов из группы парней, бравых, крепких, еще не потерявших солдатской выправки. Помогая друг другу, монтажники и колхозницы со смехом и шутками усаживались в крытые грузовики. На крыльце в одиночестве стоял с трубкой в зубах парень лет двадцати пяти. Усатый, бородатый и длинноволосый. В грубом свитере, брезентовых брюках и сапогах. Мокрые волосы его обвисали сосульками. Когда Аннушка с зонтиком и сумкой появилась на крыльце, он вынул трубку изо рта и, шагнув к ней, воскликнул:
— Здравствуйте, Аннушка!
Вот так встреча! Она удивленно посмотрела на парня. Глаза у него были добры и усмешливы. Зеленые, с золотыми искорками, под темными бровями, покрытыми дождевыми росинками. Она помнила эти глаза, в которые ей нравилось смотреть, но не узнавала самого парня.
— Аннушка, ваша институтская группа была на практике… А наша бригада монтировала доильный цех, — взволнованно заговорил парень. — Помните? Это было на животноводческом комплексе в Азовском районе…