Твой светлый дом
Шрифт:
— Хорошо, — согласился Торопченко. — Будем готовить собрание.
Они простились с Матюхиным. Григорий уже хлопотал около вакуумного аппарата.
Родион показался из-за ящика.
— Посмотри, Гриша, какой помощник к нам пришел! — сказал напарник Матюхина.
— А-а, Родя! Здорово, братишка. — Григорий отложил ключ, приглядываясь, пошел навстречу. — Ты что такой смурной? Что случилось?
— Поговорить надо… — замялся Родька.
Матюхин тотчас набросил на плечи парусиновую куртку, и они вышли во двор. Родион, запинаясь и пряча
Он схватил Матюхина за руку:
— Гриша, ты сходи к директору школы… Я не мог сказать… ни матери, ни отцу… Не мог! Им и без того плохо… Скажи Ивану Николаевичу… Я буду хорошо учиться. Правда!
Григорий ласково охватил широкими ладонями скуластое лицо Родиона: за какие-то сутки оно потеряло детскую округлость, обострилось, в глазах — мука… Растревожился Григорий и не сразу смог ответить:
— Ладно, Родя. Схожу… Подожди меня, на минутку в цех забегу.
Так в рабочей одежде и пошел Матюхин в школу, не было у него времени заходить на квартиру и переодеваться.
Директор школы Григорию понравился с первого взгляда. Еще молодой, лет тридцати, держится просто, но сам себе на уме, смотрит испытующе. Григорий решил схитрить, нарочно развязным тоном сказал:
— Вы что, директор, измываетесь над моим племянником? Я не позволю!
— Какого племянника вы имеете в виду? — Иван Николаевич сощурил глаза в улыбке.
— Да Родьку Бучаева. Сделали из парнишки психа. То отца к вам приводи, то мать. Что он такого сделал? Ну, подумаешь, подрался мальчик, подумаешь, двоек нахватал.
— На пушку берете? Насколько мне известно, нет у Родиона такого оригинального дяди. А квартирант такой есть. Ну, будем знакомы!
Они пожали друг другу руки. Григорий сказал:
— Вас не проведешь, Иван Николаевич.
— Так ведь все новости приходят в школу свежими, в тот же день, Григорий Александрович. В селе все на виду, а приезжие, да еще монтажники, тем более. А вас Родион упросил прийти ко мне, так ведь?
— Да. Тяжело ему. Не мог он позвать к вам ни отца, ни мать. Вот до чего дело дошло, Иван Николаевич! Неважно у них в семье. Слишком много навалилось сразу на детские плечи. Парнишка взрослеет, перерастает самого себя.
— Вот и мне хотелось, чтобы взрослость пришла к нему быстрее, чтобы этот процесс перерастания не затянулся. Я понимаю, что с ним происходит… Но Родион — человек упрямый и самолюбивый, на него надо воздействовать сильно, иначе он станет неуправляемым.
— Нет, Иван Николаевич, с ним этого не произойдет! Пережимать в таких случаях опасно. Родиону требуется время, чтобы осмыслить, что произошло в семье. В нем, я бы сказал, личность проколупывается мучительно, но упрямо — я это почувствовал. И характер определяется. Слышали бы вы, Иван Николаевич, с какой уверенностью он заявил: «Скажи Ивану Николаевичу, я буду хорошо учиться. Правда!» Я ручаюсь за Родиона и не оставлю его без поддержки.
— Хорошо, Григорий Александрович. Полагаю, что Родион не подведет вас. Ну, а как идет монтаж на комплексе? Скоро ли сдадите в эксплуатацию доильный цех?
— Могли бы сдать через месяц, да не удастся.
— Что ж так?
— Не хватает оборудования. Вы, должно быть, знаете. Бардадым да иже с ним прокутили его. Об этом мы сегодня говорили с правленцами. Думали о том, как все вернуть. Решили вынести этот вопрос на колхозное собрание, чтобы узнать, кто перекупил трубы. Ну, и приструнить кое-кого… Вам, Иван Николаевич, надо бы выступить.
— Но… я-то при чем?
— На вашем месте я бы сказал о поведении некоторых родителей. Об их выпивках, хищениях и так далее. О том, что все это сказывается на судьбах их детей. О ребячьих трагедиях, в конце концов! Ну в самом деле, почему дети должны страдать из-за поведения своих отцов и матерей?! А жизнь сельчан вы знаете хорошо, подкрепите примерами, расскажите о Родионе.
Иван Николаевич некоторое время молча смотрел на Матюхина.
— Над этим стоит подумать, Григорий Александрович, — наконец произнес он. — Пожалуй, я так и сделаю.
— Вот и чудесно! Позвоните секретарю парткома Торопченко. Его обрадует ваша идея.
— Зубастый вы человек, Григорий Александрович! Моя идея?! — воскликнул директор. — И, чувствуется, вплотную занимались детьми.
— Приходилось. Пионервожатым был. В райкоме комсомола работал. Ну и просто не могу быть равнодушным к детскому горю. — Матюхин поднялся. — Спасибо за солидарность, Иван Николаевич.
Они улыбнулись друг другу и расстались, довольные знакомством.
Родион бросился к Матюхину у ворот школы, измученный ожиданием.
— Как ты долго там был!.. Что он?
Григорий обнял парня, стиснул:
— Все в порядке, Родя.
— Спасибо, Гриша! А что ты ему сказал?
— Захожу к нему, беру за грудки, трясу и говорю: «Вы что обижаете моего племяша?» А он испугался: «Простите, извините, больше не буду…»
— Ну да! — Родион засмеялся.
— Мы с ним отлично потолковали. Хороший у вас директор!
— Хороший? — удивленно переспросил Родион.
— Просто замечательный! — Григорий незаметно наблюдал за ним. — Толковый человек и, по-моему, любит своих учеников, хотя, конечно, строгий. Но с вами иначе нельзя. — Он похлопал Родиона по плечу. — Ну, я пойду обратно на работу, а ты — домой, садись за уроки. У тебя, видно, долгов поднакопилось?
— Не будет их, Гриша! Ликвидирую, как врагов.
Родион готовил уроки за столом. Дед Матвей смотрел на него из рамки, будто бы немного удивленно. И зря Кудлай, обеспокоенный странным поведением друга, скулил и царапал по стеклу лапой, заглядывая в комнатку, — ничто, не могло отвлечь Родиона от занятий. Он даже не слышал, как бабка Акулина вошла к нему.
— Ты все сидишь да сидишь, будто тебя к столу привязали. Видать, сам директор тебе прочухан сделал…
— Ты что, бабаня! — испуганно вскинулся Родион. — Какой такой директор?… Я сам себе прочухан сделал.