Твоя капля крови
Шрифт:
В первый раз он испугался своей жажды.
– Хочется выпить горячего, – пожаловался управляющему. – Может быть, поедем побыстрее?
– Надо было оставаться до утра, князь, я ж вам говорил…
– Я хотел побыстрей вернуться домой… да и сейчас хочу. Стойте, а разве нам не вправо?
Управляющий, который решительно проскакал развилку, придержал коня.
– Разве так не будет быстрее? – Стефан озирался: по правде говоря, он был здесь давно и вполне мог что-то путать.
– Быстрее-то быстрее. – Голос управляющего прозвучал совсем близко, хотя его конь по-прежнему
– А эта, по-вашему, хорошая? – вопросил Белта, когда они миновали развилку. Впереди все успело превратиться в светло-желтую промоину, и конца ей во мгле видно не было. Лошадь Стефана прянула ушами, перебрала копытами, не решаясь ступить в холодную бурую воду.
– Ах ты ж пес!
– Так чем плох тот путь? – поинтересовался Белта, разворачивая лошадь.
– Место дурное, князь, – буркнул управляющий. Он был явно недоволен и поехал за Стефаном без всякого желания. Тот гадал, чего следует бояться – волков или разбойников? Никаких топей на его памяти здесь не было…
Жидкий туман загустевал, становился белым, непросматриваемым. Управляющий все озирался, будто пытаясь во мгле что-то рассмотреть, но все, что было теперь доступно взору, – дорога на несколько пядей вперед. Остальное скрыла пелена, Белте она напомнила Стену.
Стена – пожалуй, единственное, из-за чего стоит поднимать восстание. Бялу Гуру на картах уже полвека с лишним закрашивали остландским красным – но при этом она еще оставалась Пристеньем. Хоть выехать за границу и сложно, но, в конце концов, Марек смог… Да и после разгрома многие смогли сбежать, чтоб закончить жизнь в месте повеселее Ссыльных хуторов. Нет еще такой безнадежной отгороженности от мира, как в Остланде. Здесь хотя бы воздух пахнет свободой… Оттого – он видел – многие рвутся в Бялу Гуру, хоть на самую незначащую должность, оттого – бросают должности и выделенные земли и сбегают – во Флорию, в Чезарию, куда угодно…
Если и княжество закуют в стены, как сделали до того с Эйреанной, ничего этого больше не будет: ни флорийских легионов, ни чезарского оружия, ни надежды. Там, за Стеной, они навсегда останутся частью Державы, забудут свой язык, забудут, кем были.
Туман оседал на лице, сползал мокрыми каплями по лбу и щекам.
– Отчего же вы не хотели здесь ехать? Дорога ровная, и волков не слышно…
Стефан прищурился: из белесой вязкости выплыла совсем рядом ржавая ограда особняка. Он приободрился: это может быть только Лосиная усадьба старого Креска, а от нее до дома не так далеко. Да и мысль о ночлеге в гостях теперь не претила ему так сильно.
– Глядите, это ведь поместье Креска, если я не ошибаюсь…
– Ошибаетесь, – ответили ему хмуро. – До Лосиной усадьбы еще часа три езды, да не шагом…
Стефан нахмурился.
– Что же это? Здесь, кажется, никто больше не живет…
– Так и не живут, князь. Вы только родились, они уж отсюда съехали…
– Они? – По спине пробежал холодок, потому что он вдруг понял, о ком речь. – Уж не Стацинские ли?
– Верно. Я думал, ваша светлость их не помнит…
– Теперь припоминаю. – Он не стал рассказывать о заваленной камнями могиле за оградой кладбища. – Отчего же они уехали в Волчью волю?
– У них случилось несчастье. – В голосе управляющего появилась осторожная неловкость, с которой говорят о веревке в доме повешенного. – Дочь погибла, сестра того пана Стацинского, с которым ваша светлость на дуэли бились. Хозяева сильно были расстроены, вот и переехали.
Значит, все же сестра. И теперь по меньшей мере понятно, отчего он почти не знает здешних мест: видно, отец строго запретил показывать наследнику эту дорогу…
– А что же с домом? – Сквозь туман было слышно, как монотонно стучит под ветром забытая ставня. – Отчего говорят, что место дурное?
Ответа не последовало. Стефан обернулся – и никого не увидел.
– Пан управляющий! Пан Райнис! А, чтоб вас… – Вот так и не верь в «дурное место». – Пан Райнис! Эге-гей! Да где же вы?
Темно-серая пелена совсем съела мир; за два шага ничего не видно. Стефан остановился, замолчал, прислушиваясь. Ни звука. Белта раскаивался уже, что потащил управляющего этим путем. Он вертелся на коне, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, нерешительно двинулся дальше по дороге: возможно, Райнис поскакал вперед, потому его и не слышно. Ехал он медленно – пока вдруг не понял, что он совершенно один в тумане.
Жажда стала хуже прежнего, и Стефан понимал уже, что не воды ему хочется. И потому не удивился, когда ниоткуда донесся голос, тот, что он слышал уже после дуэли:
– Стефан… Иди сюда, Стефан, иди ко мне…
Он понимал, что идти на зов нельзя, хотел было сопротивляться, но колени его сами сжали бока лошади.
Неясная громада дома Стацинских осталась позади, а голос не утихал.
– Иди ко мне, Стефан. Иди, дитя мое.
Голос Беаты… матери.
В конце концов он снова выехал на развилку дорог и подумал было, что идет по собственным следам. Туман постепенно рассеивался, сквозь пелену проступали чистые сумерки. У перекрестка росла одинокая верба; кажется, на той развилке деревьев не было.
Женщина стояла у перекрестка, собрав под горлом шаль; стояла спокойно, непреложно, так что было видно: она ждет кого-то, и ждет довольно давно. Когда Стефан приблизился, она подняла голову, и он узнал ее – бледное лицо, черные горские косы, сверкающие глаза.
– Стефан, – в мире не стало ничего, кроме ее голоса, – я ждала тебя. Тебе хочется пить, правда?
Белта спрыгнул с коня и пошел к ней. Говорить он не мог, да и шел как во сне – будто с каждым шагом преодолевал какую-то силу.
– Не стыдись того, что ты есть, Стефан. – Голос нарастал. – Пойди и возьми, что тебе надо. Пойди и утоли свою жажду.
Он облизнул губы – даже язык был сухим.
– Я знаю, ты хочешь пить. Ты сумеешь. Это не так страшно. Просто вспомни, кто ты…