Твоя капля крови
Шрифт:
Ты Стефан Белта, сын Юзефа Белты…
Он не мог ответить, мог только вглядываться в ее темные глаза, светлое, будто серебрящееся лицо.
– Сделай это, Стефан. – Она протянула руку – там, в совсем прояснившемся воздухе, перемигивались огнями окна хутора. Люди. Жизнь. Кровь.
– Не надо бояться. – Голос стал совсем тихим, вкрадчивым, не стучал уже в виски, а мягко обволакивал. – Я поеду с тобой, сын мой. Нечего бояться. Посмотри, какая яркая вышла луна, она осветит нам путь…
Одна луна. Одна кровь.
Встало перед глазами перекошенное лицо оборотня. Умоляющие глаза.
– Нет! – Он попятился. Хотел было рвануть прочь, но ноги увязли. Он с трудом поднял руку, осеняя себя знаком. Но даже препоручая себя в руки Матери, он не мог перестать с жадностью глядеть в такие знакомые глаза Беаты.
Заржала лошадь, будто пробудившись ото сна. Поднялась на дыбы, ударила воздух копытами. Пока Стефан ловил поводья, удерживал и успокаивал скотину, женщина исчезла. А хутор стоял по-прежнему, манил огнями. Стефан рванул ворот куртки, ртом хватая воздух, съехал спиной по стволу вербы. Не хватало только в обморок упасть, что твоя барышня… Он прикусил кулак, чувствуя: еще немного, и он вправду поскачет за добычей. Кожу на руке он прокусил и слизывал струйку крови с таким остервенением, что самому стало тошно. Но по меньшей мере в глазах прояснилось – достаточно, чтоб отыскать в кармане флакон с эликсиром и как следует приложиться. И сидеть, отводя глаза от луны и с тоской осознавая, что так плохо не было прежде никогда…
В конце концов он с грехом пополам забрался в седло и спустился по дороге. И разглядел совсем недалеко знакомую церковную башню. Как же он сумел так быстро добраться почти до дома?
– Князь Белта! – вдалеке кричали, поднимали факелы. Управляющий успел уже собрать поисковую кампанию. Стефан пришпорил коня, обрадовавшись огню. С Райниса слетела вся мрачность. Он, похоже, струхнул не на шутку, потому что готов был Стефана едва не целовать.
– Я уж думал, потерял вас совсем, мой князь! Вот уж мне ваш батюшка бы голову снял вместе с шапкой! Говорил я вам – дурное место, говорил – гиблое? Слава Матери, хоть прояснилось, а то так бы и блуждали там до сих пор…
Белта смотрел на его радость и думал – хорошо, что управляющий не оказался в тумане вместе с ним. Иначе мог бы и не вернуться…
С неба и в самом деле светила налитая луна, полночи куда-то пропало. Набранные Райнисом крестьяне с факелами сопроводили их до дома, вполголоса вспоминая истории о нечистой силе и через слово призывая Матушку. Стефан был благодарен им за эти истории и за всполохи огня, расцвечивающие придорожные кусты и траву. Он пытался прогнать из памяти образ черноглазой женщины, закутанной в шаль.
Стефану бы и в голову не пришло поведать отцу о случившемся; он ограничился рассказом о том, как потерялся в тумане. Но когда все разошлись, Стефан постучал в дверь пана Ольховского.
Тот, собираясь ложиться, обрядился в старинный халат с облезшей меховой подбивкой. На столе стояла бутылка вишневки, и у вешница уже хорошо раскраснелись щеки. Он выслушал Стефана, кивая так, будто именно это и ожидал услышать.
– Это не могла быть твоя мать, панич. Она умерла, и такой смертью, от которой люди ее крови не поднимаются.
– Вампиры, – холодно сказал Белта. – Вурдалаки. Называйте уж вещи своими именами, пан Ольховский.
– Это был призрак, панич. Ты был на ее могиле, вот мать тебе и показалась.
Он покачал головой:
– Вешниц, мы с Мареком в детстве пани Агнешку по галереям выслеживали. И к Убитому кузнецу на кузницу в полночь бегали. Я знаю, как выглядят призраки, – я бы понял.
– Значит, морок. Им нужно, чтоб ты стал таким же, – они тебе и устроили… «живые картины».
– Она звала меня, – выговорил Стефан, глядя, как отражается на лаковой поверхности стола бок бутылки – прозрачно-красным. – Я слышал ее голос… как будто внутри себя. Глупо, но я не знаю, как объяснить по-другому. Так бывает во сне, когда знаешь, что нужно бежать, но не можешь.
Вешниц повел плечами, будто от холода.
– Зов это был, панич, – сказал он со вздохом. – Уж не знаю, отчего ты так дорог той своей родне, но они тебя Звали.
Ночь за окном была на удивление тихой и одинокой. Одиночество это будто пробиралось под одежду, пронизывало, как туман.
Стефан знал о Зове – вешниц рассказывал когда-то. И в трактатах о вампирах – тех, что наверняка были настольными у молодого Стацинского, – везде писалось о Зове. Так вампиры привлекают свою жертву – голос их, другим не слышный, до того настойчив, что у смертного не выходит сопротивляться, и он сам идет к собственной гибели.
– Я не знал, что они используют его против своих, – проговорил Белта. Ему все больше хотелось поговорить с Войцеховским – и все меньше хотелось его видеть.
– Благодари Матушку, панич, что ты не такой, как мы. У тебя хватит сил им сопротивляться.
Стефан встал, чтоб поплотнее затворить окно. Стоя спиной к вешницу, он спросил сухо:
– Вы знаете, что со мной будет, если я не пойду на Зов?
Комната застыла в молчании.
– Кто тебе сказал? – спросил наконец вешниц.
Стефан не ответил.
– Ты умрешь. Но умрешь человеком… и у тебя на совести будет только твоя смерть.
– Ну, – сказал он, возвращаясь от окна, – на совести у меня и так хватает…
Диван закряхтел. Пан Ольховский тяжело поднялся и сочувственно тронул Стефана за плечо.
– Батюшке твоему я не говорил, – сказал он тихо. – Не надо ему. А ты бы, панич, пошел завтра в храм. Матушка ответит тебе лучше, чем любой из нас.
В храм он не успел – были другие дела, а отпуск и так затянулся. На следующий день подписали завещание. По воле старого князя часть состояния отходила Юлии («а то ведь у тебя все конфискуют, и девочка останется без средств»), еще часть – горожанину Луриччи Фортунато Пирло. Но основным состоянием, если с отцом вдруг что-то случится, распоряжаться придется Стефану. И ему же – оплачивать мировую революцию…
Думая об этом – и стараясь не думать о предыдущей ночи, – он забрел в сад, который тут называли «женским»: он был разбит для Стефановой бабки и один сохранил теперь былое величие. Отдыхали на увитых розами постаментах белые мраморные девы с пухлыми локотками, играли на свирели, небрежно спустив ногу с постамента, мраморные юноши, темнел вечной зеленью лабиринт, и арки, не успевшие еще зарасти цветами, просвечивали, будто крыши сожженных хат.
Было холодно для весеннего дня, и Юлия, вышедшая собрать анемоны, куталась в толстую белую шаль. Стефан следил издалека, как она что-то выговаривает садовнику, как собирает, путаясь в шали, зябкие сиреневые цветы. И сам не заметил, как оказался рядом.