Твоя капля крови
Шрифт:
«Зачем ты просил прощения сегодня? Какой в этом смысл?»
– Не беспокойтесь за меня, Юлия. Все уже зажило.
Он лгал. Душа саднила всякий раз, как он видел ее, и еще больше – когда не мог ее видеть. И теперь стало только хуже, потому что он знал: ни времени, ни разлуке этого не стереть.
– Ну да. Разумеется.
Стефан наконец посмотрел ей в глаза – там не было ничего, кроме сочувствия к его боли. Это одновременно принесло облегчение и разозлило, потому что он надеялся увидеть там, в самой глубине, что ей тоже больно.
Матерь добрая. Насколько все же скверным бывает человек…
Стефан поклонился ей суше, чем следовало, и Юлия прошла дальше по ступенькам, молчаливая и покорная, будто призрак.
Будто провидение подгадало – когда Стефан спустился в гостиную, пан Ольховский был там один. Судя по доносившимся из-за окна голосам, гостей увели в сад, хотя ранней весной смотреть там было нечего. Вешниц уныло сидел в кресле, куда едва вмещался, барабанил себя хлыстом по сапогам и Стефановой компании обрадовался. По меньшей мере поначалу.
Белта начал издалека:
– Пан Ольховский, вы ведь проверяли меня на глаз, когда я приехал?
– Я всех проверял. Не бойся, нет на тебе ни глаза, ни следа…
– Лишний раз бы не помешало. Я боюсь. Вам это игрушки, а, не дай бог, власти прознают, что тут за беседы ведут… У Самборских за меньшее дом сожгли.
– Игрушки, значит, – хмыкнул вешниц.
Стефан промолчал.
– А насчет бесед… Ты только обижаться не изволь, панич. Это ты семь лет назад был первый повстанец на деревне. А сейчас… Сейчас ты правая рука цесаря, чуть не первая должность в Остланде. Кто ж в присутствии остландского министра будет запрещенные речи говорить?
Наверное, и следовало обидеться, но Стефан молил Матушку, чтоб это было правдой, чтоб само его присутствие могло оградить их от лишних подозрений.
К тому же это дает надежду, что их больше и у отца собрались далеко не все. А только те, кто доверяет… действительному цесарскому советнику.
– Но если нет следа, то как они меня нашли? – спросил он больше у себя, чем у вешница.
– О ком ты, панич?
Пан Ольховский время от времени поглядывал на часы. Верно, приближалось время ужина. Гости возвращались из сада; по лестнице рассыпались веселые, возбужденные голоса.
– Я вот что еще хотел спросить, – заторопился Стефан, видя, как вешниц оживился. – Тогда, давно, после приступа, помните, вы читали мне книгу? Я искал ее сегодня и не нашел. Неужели она осталась в палаце?
– И что тебе опять в этих книгах, – вздохнул пан Ольховский. – Что, не все еще узнал?
– Я хочу знать, кто я такой. Что я такое.
– Все вокруг знают, кто ты.
– Должно быть, я один не знаю.
– Ты Стефан Белта, сын Юзефа Белты, и ни ты, ни твой отец, слава Матери, герб не осрамили. Вот и все, что людям надо знать… и все, о чем тебе нужно помнить.
– Меня сегодня хотели убить, – он выпрямился, – а я с трудом понял – за что.
– Этот малец?
– Малец, – кивнул Стефан. – Пан Ольховский, знаете вы такую эмблему – меч на фоне закатного солнца? Или рассветного… кто его знает.
Вешниц помрачнел.
– Где ты его видел?
– На шее… у «мальца».
Пан Ольховский прошелся по гостиной, зачем-то пошуровал и без того хорошо горящие дрова в камине. Опустился грузно в кресло у противоположного конца стола.
– Это лучше у святых отцов поспрашивать. Не по моей это части. Но такие вот медальоны… Их от вурдалаков носят. Чтобы знать, когда таковой поблизости, и защититься.
– А что это за знак?
Пан Ольховский снова помедлил. Покачал головой:
– Не знаю. Говорю ж, у церковников надо узнавать. Их какой-нибудь орден.
Он явно лгал, и Стефану стало неприятно, потому что с ним вешниц был неискренен в первый раз.
– Я уже не ребенок. И солнце это я помню. Я не так много понял в той книжке, но иллюстрации там были хорошие.
Задвигались с механическим скрежетом – будто кто отпирал дверь – дивные позолоченные птицы на старинных часах. Долгим значительным боем они отбили восемь. И сразу за ними раздался гонг, на секунду повиснув в гостиной эхом.
– Вот и ужин, – с нажимом сказал пан Ольховский.
Стефан сделал вид, что не услышал:
– Жаль, что я помню оттуда только отрывки. Почему отец отобрал ее тогда? Да и еще и на вас рассердился, что дали мне почитать…
– Отец твой взял с меня слово, – сказал вешниц, поднимаясь, – ни с тобой, ни с кем еще об этом не говорить. А я своего слова не преступаю… А-а, к псам! – рассердился он вдруг и со злости хлопнул ладонью по спинке стула. Стул упал, загремев. Пан Ольховский, кряхтя, поднял его, шуганул сунувшегося в дверь испуганного слугу, сказал: – Медальон этот носят слуги ордена Святого Анджея. Помнишь, кто такой?
– Тот, который был отшельником и говорил с птицами? – рискнул Стефан.
– Тот, кто защитил Добрую Мать от волков, – укоризненно сказал вешниц. – Ты бы, панич, прежде той книжки добрые книги почитал…
– Так что это за орден?
– Кто говорит, что он есть, – голос колдуна зазвучал таинственно – будто снова рассказывал страшную сказку десятилетнему Стефеку, – а кто, что его нет. Орден этот в церковных книгах не записан и нигде не числится. Но говорят, что люди святого Анджея по всему миру борются с нечистью…
Нечисть. Это прозвучало обыденно и жестоко.
– С какой именно? – спросил Стефан.
– Со всякой, но более всего – с оборотнями и вурдалаками.
Дверь гостиной распахнулась, в проеме стоял отец и хмурился – будто в точности слышал их разговор.
– Вы двое, ужинать не собираетесь?
За едой на сей раз наступило затишье. О восстании почти не говорили. Вуйнович сидел мрачный, едва ковыряя еду вилкой, и на участливые вопросы Юлии отнекивался с неуклюжей галантностью. О поединке тоже не сказали ни слова, хотя в другое время это дало бы нескончаемый повод для разговоров. Отец до неприличного тихо беседовал со Вдовой. До Стефана несколько раз донеслось слово «порт». Яворская, должно быть, тоже помнила о святой Магде. Говорили, что Вдова живет на родительское наследство – от воеводы ей ничего не осталось. Отец ее был когда-то человеком богатым, но говорили, что она много расходует на содержание сирот, оставшихся после восстания, – и салона, где собирались люди не самых продержавных настроений. Яворскую давно следовало бы занести в ту же добрую книгу, что и святую Магду…