Твоя кровь, мои кости
Шрифт:
Из нее вылетел весь воздух, оставив ее пустой, как шелуха. От необходимости придумывать ответ ее спасло ощущение руки Питера, скользнувшей по ее пояснице.
— Нам пора идти, — сказал он. — Твоя мама будет переживать, где мы.
— Кто это? — спросила Натали, когда они прошли мимо нее, не сказав больше ни слова. Она стояла как вкопанная, открыто глядя, как Уайатт тычет дрожащим пальцем в кнопку вызова лифта. Она смотрела, как цифры загораются на ярко-зеленом дисплее, когда кабина поднимается между этажами. Когда двери, наконец, со скрежетом открылись,
— Я скажу Мике, что ты заходила, — крикнула Натали ей вслед, как только двери закрылись.
Это было похоже на закрытие гробницы.
Они добрались до входа в отделение неотложной помощи прежде, чем у Уайатт подогнулись колени. Она опустилась на свободную скамейку, тяжело дыша. Закрыв глаза, она ударилась макушкой о тонированное оргстекло. Под ее кожей тонкие нити паники начали сплетаться во что-то острое и разъедающее.
— Эй, — скамейка скрипнула, когда Питер опустился на свободное место рядом с ней. — Поговори со мной.
Она крепче зажмурилась.
— Я не могу.
Где-то вдали, вне поля зрения, на стоянку свернула машина скорой помощи, завывая сиренами. Забавно, что достаточно было одного специфического звука, и она снова была там, а январский холод впивался в нее зубами.
Чья-то рука обвилась вокруг ее плеча. Питер нежно притянул ее к себе. Его губы легонько, как перышко, коснулись ее виска. Для любого прохожего они могли показаться парой, прижимающейся друг к другу.
— Ты портишь растения, — предупредил он.
Она открыла глаза и посмотрела на бетонные урны, стоявшие прямо перед дверьми. Цветы представляли собой смесь белых гладиолусов и красной герани с концентрическими черными листьями. Худой мужчина в шапочке стоял у ближайшего горшка, искоса наблюдая за умирающим растением сквозь завесу сигаретного дыма.
— Дыши, — уговаривал Питер.
И она сделала это. Постепенно узлы в ее венах начали распутываться. Сила превратилась в дым, бледный и пепельный. Она опустила взгляд на свои колени и увидела, что их руки переплетены, его большой палец обводил бугорки и впадинки на ее костяшках.
— Ты хорошо справилась. — Она кожей почувствовала, как Питер улыбается ей. — Благодаря тебе все выглядело так просто.
Гудок Приуса ее матери заставил их обоих повернуться в сторону кольцевой развязки. Питер помог ей подняться со скамейки и поддерживал до самой машины. Они один за другим скользнули на заднее сиденье, держась за руки.
В зеркале заднего вида глаза матери скрывались за темными очками. И все же Уайатт чувствовала, что она наблюдает за ними. Оценивает. Как только они оба пристегнулись, она склонилась над консолью и открыла бардачок, порылась в его недрах и вытащила конверт, запечатанный восковой печатью в виде кроваво-красного пеликана.
Уайатт насторожилась.
— Что это?
— Я давно должна была тебе кое-что отдать, — произнесла мать, передала конверт Уайатт и завела машину. — Давайте-ка поедем к тете Вайолет. А потом, думаю, тебе стоит послушать, что скажет отец.
25.
Если Питер когда-нибудь и мечтал о жизни вдали от Уиллоу-Хит, он не мог этого вспомнить. В этой нынешней жизни все, что его заботило, — найти дорогу домой. Вернуться по небу. Вернуться к своей матери. Он никогда не задумывался о том, что находится по другую сторону узкой грунтовой дороги. Он и представить себе не мог, как мог вырасти остальной мир вокруг фермы, как приливы и отливы, забивающие реки разъедали землю вокруг неподвижного камня.
Пока что ему здесь не нравилось. Не нравилась еда. Не нравился запах. Ему не нравились звуки, скорость и то, как все это казалось наспех собранным воедино, громоздящимся одно на другое в палимпсесте из гладкого стекла и крошащегося кирпича.
К тому времени, как они добрались до Салема, его начало тошнить от движения, и он потерял равновесие. Дороги превратились из разветвленных четырехполосных артерий в узкие, вымощенные булыжником мостовые. Он опустил стекло, вдыхая бензиновый запах уличного движения и соленый привкус морской воды.
— Я никогда не видел моря, — сказал он, когда Уайатт объяснила, что это за запах.
За его окном люди собирались толпами, заполняя тротуары плотными толпами пешеходов. Машина свернула на узкую боковую дорогу, пронеслась мимо застроенных старых кирпичных зданий, похожих на лоскутное одеяло, и припарковалась на небольшой стоянке позади того, что выглядело как разрушенная пожарная часть.
Оттуда до магазина было рукой подать. Уайатт крепко вцепилась в руку Питера, увлекая его за собой сквозь разноцветную толпу. Вокруг было шумно, как в кино, и все происходило с голливудской скоростью, и он то и дело спотыкался о собственные ноги. Питер чувствовал себя рыбой, у которой внезапно отросли ноги, будто до этого он только мельком видел внешний мир сквозь стеклянную чашу.
На углу стояла женщина с ярко-желтым плакатом, на котором было написано «Покайтесь! Конец близок!». На другом — склонившийся мужчина с седеющими волосами выкладывал колбасные рулеты из кильбасы. Пройдя еще несколько кварталов, они наткнулись на мальчика, который сидел под развесистым тисом и бешено барабанил по куче перевернутых ведер. Посмотреть на это собралась толпа, и несколько прохожих опустили в кепку монетки.
— Пошли, — сказала Уайатт, потянув его за руку. — Это всего лишь уличный музыкант.
Он не сдвинулся с места.
— У меня нет денег.
— Все в порядке. Тебе не нужно ничего оставлять.
— Как и всем остальным. — Он высвободил свою руку из ее, роясь в карманах. Он вытащил почти ничего, если не считать растаявшего шоколадного батончика в ярко-оранжевой обертке. Бросив его в шляпу, он уступил настойчивым подталкиваниям Уайатт.
— Он этого не хотел, — заверила его Уайатт, потянувшись к нему и переплетая их пальцы. — Кстати, где ты взял батончик?
— У них в больнице были автоматы с закусками.