Твоя кровь, мои кости

Эндрю Келли

Она была так близко, что чувствовала чистый аромат одолженного мыла. А под ним — землистый, знакомый, который ассоциировался у нее с утренними занятиями на ферме. Луговая трава, колокольчики и трава, скользкая от росы. Дом, поняла она. От него пахло домом.

— Расскажи мне что-нибудь, — внезапно попросил он, — как делала раньше.

Она повернулась к нему лицом, подложив ладони под щеку.

— Что ты хочешь услышать?

— Что угодно. — Он потянулся к ней, пропуская сквозь пальцы влажную ленту ее

волос. — Что-нибудь радостное.

Она задумалась, чувствуя, как его прикосновение скользит ниже, прослеживая ее ключицу сквозь тонкий хлопок пижамы.

— Давным-давно, — прошептала она, — на ферме рядом с лесом жила-была девочка. И с ней там жили два мальчика.

— И они были друзьями?

— Нет. Они ненавидели ее. Один из них ненавидел больше, чем другой. Он думал, что она шумная, злая и нелепая.

Его рука скользнула под ее рубашку, кончики пальцев скользнули по мягкому изгибу ее бедра.

— Ты все неправильно рассказываешь, Цветочек.

— Неужели?

— Именно. Он не испытывал к ней ненависти. Он любил ее так сильно, что казалось, будто его сердце находится вне тела.

У нее перехватило дыхание, и она громко икнула. — Не говори того, чего не думаешь.

— Никогда. — Он сжал в кулак подол ее рубашки, притягивая ее ближе. — Продолжай.

— Больше рассказывать нечего. Вот и вся история. Все трое прожили очень скучную, очень обычную жизнь. Они умерли очень скучной, очень обычной смертью.

Он печально улыбнулся.

— Бок о бок?

— Старые и седые.

Это было жестоко по отношению к парню, который так и не дожил до восемнадцати лет. Но она никогда не могла заставить себя перестать мечтать. Питер, казалось, не возражал. Его пальцы скользнули по ее спине, оставляя за собой дорожку мурашек.

— И жили долго и счастливо?

Она скорчила гримасу, ее желудок сжался. — Это очень банально с твоей стороны.

— Так заканчивается каждая хорошая история. — Он прикоснулся кончиком своего носа к ее носу. Его глаза были темны, как океан. Она видела все и ничего в их сокрушительной глубине. — Спроси меня, чего я хочу.

Она чувствовала себя обожженной, как бумага, ее кожа горела везде, где он прикасался.

— Чего ты хочешь?

— Я хочу поцеловать тебя, Уайатт.

Его признание потонуло в тишине. Она лежала совершенно неподвижно, стук ее сердца отдавался в ушах.

— Так чего же ты ждешь?

Она не знала, кто пошевелился первым, знала только то, что в одно мгновение они лежали нос к носу, оба тяжело и учащенно дышали, а в следующее — его губы накрыли ее. Это было совсем не похоже на ту ночь на подоконнике, целомудренную и нервную. Это были языки и зубы. Это были отчаянные и цепкие поцелуи. Поцелуи голодные, с открытым ртом в темноте, освещенной светом фонарей.

Все эти годы она гадала, каким может быть вкус

настоящего поцелуя Питера, и теперь знала. На вкус он был как трагедия. Конец, даже не успевший начаться. Они прижимались друг к другу так, что она оказалась зажатой под ним, он губами касался ее пульса, а она пальцами перебирала его волосы. Магия струилась по ее крови, вспыхивая разноцветными искрами, пока ощущение этого не вырвалось у нее вместе со вздохом. Он отстранился, и она последовала за ним, приподнявшись на локтях, чтобы поцеловать твердую линию его шеи.

— Все нормально? — Его взгляд упал на толстый слой медицинской ленты, обмотанной вокруг ее живота. — Я делаю тебе больно?

Она ответила ему еще одним поцелуем, более медленным и глубоким, чем первый. Он прижался к ней, и комната вокруг них погрузилась в туманную дымку. Они двигались синхронно, один перетекал в другого, лето за летом желая, чтобы между ними возникла связь. От его осторожных прикосновений расплавленное стекло в ее венах закристаллизовалось. Она разлетелась на тысячу сверкающих осколков.

Камешек, упавший в окно, заставил их обоих поднять головы. Питер нахмурился, бросив взгляд на плотные шторы.

— Ты слышала?

— Не обращай внимания, — сказала она и поцеловала его в уголок рта.

За первым камешком последовал другой. Через несколько секунд — третий. От четвертого стекло разлетелось вдребезги. Уайатт чуть не подпрыгнула на месте, когда Питер вскочил с кровати. Направившись к окну, он отдернул занавески, бормоча проклятия. Три затененные фигуры сгрудились внизу на улице, две из них были неподвижны, как камни, а третья жестикулировала в явно Беккетовской манере.

Питер отодвинул щеколду и распахнул окно. Навстречу им раздался шум голосов.

— В этом не было необходимости, — съязвила Маккензи. — Ты что, не смотрел «Ромео и Джульетту», Прайс? Нельзя швырять камень в окно, как скотина.

— Никто не отвечал, — раздался голос парня, ровный и холодный.

— Уходите, — крикнула Уайатт. Услышав звук, три лица повернулись к окну.

— О, хорошо. — Улыбка Маккензи в свете лампы была цвета слоновой кости. — Ты все еще не спишь. Я не знала… ты не отвечала на звонки. Спускайся. Мы хотим кое-что показать.

К тому времени, как им удалось проскользнуть в освещенную фонарями тень улицы перед домом, голубые лепестки ипомеи в цветочных ящиках тети Вайолет только начали закрываться — последний вздох того волшебства, которое они соткали между собой в удушливой тишине спальни Уайатт. Парень в бейсболке стоял над ближайшим цветочным ящиком, его тонкие губы были изогнуты в насмешливой гримасе. Лейн выглянула из-за его спины, легко обхватив его за талию, ее пальцы в полумраке были бледными, как опалы. Стоявшая рядом с ними Маккензи задыхалась от нетерпения.