Твоя навеки

Грэхем Лора

Вздохнув, Мик закрыл глаза и зарылся лицом в ее длинные шелковистые волосы.

— Я беспокоился о тебе весь вечер,— не­охотно признался он.— Мне так не хотелось никуда уезжать, когда ты так расстроена.

— Я уже привыкла в одиночку справляться со всеми невзгодами,— А вот к чему она не при­выкла — так это чувствовать себя уютно и спо­койно в мужских объятиях.

Микроволновая печь загудела, и Мик отпустил Фэйт, подумав, что ему, пожалуй, следует остере­гаться этих игр — слишком уж приятно ему обнимать эту хрупкую женщину, слишком легко

он входит во вкус.

Поставив ужин на стол, Мик жестом предложил Фэйт присоединяться к трапезе. Ока налила себе стакан молока и уселась напротив.

— Вам удалось выяснить, что случилось с эти­ми несчастными коровами? — спросила она первое, что пришло в голову.

Мик отрицательно мотнул головой.

— Куча всяких странностей, которые не под­даются никакому логическому объяснению.

Ему совсем не хотелось обсуждать эту тему. С Нэйтом и Джеффом он поделился своими со­ображениями о том, что сумел обнаружить, а дру­гим до поры до времени ничего знать не следовало. До того момента, когда свое заключение дадут кри­миналисты, всякие предположения были бы чистой воды спекуляцией, а Мик не принадлежал к числу тех, кто любит переливать из пустого в порож­нее. Его готовили на роль бойца, коммандос, специалиста по сбору разведывательных данных. По сути, он всегда и везде имел дело с фактами, углубляться в дебри умозаключений ему было ни к чему.

Но где-то в глубине сознания, в тех его угол­ках, до которых не добраться никакой науке, пер­вобытная интуиция нашептывала ему, что дело об­стоит вовсе не так, как может показаться на пер­вый взгляд, и зрительное впечатление может под­вести, если ты имеешь дело с иллюзией. Встревоженный и недовольный собой, Мик вонзил вилку в отбивную, а потом, подняв глаза, обнаружил на себе пристальный взгляд Фэйт.

— Изучаешь? — угрюмо спросил он. Она толь­ко и делает, что смотрит на меня: то ли из стра­ха, то ли из праздного любопытства, то ли еще по какой причине. И сейчас он абсолютно созна­тельно задал резкий вопрос, чтобы наконец выяс­нить для себя это.

Но вместо того, чтобы вспылить или испугаться, она, залившись краской, тихо сказала:

— Восхищаюсь.

Черные глаза Мика чуть сузились.

— То есть?

— Вы кажетесь... таким уверенным в себе. Та­ким сильным. Таким независимым. И я все время спрашиваю себя, возможно ли такое — жить и ни­чего на свете не бояться? Как должен чувство­вать себя человек, который ничего не боится?

Мик умял вторую отбивную и тут же принялся за третью.

Наверное, он принял меня за наивную дурочку, решила Фэйт, видя, что он по-прежнему не отвечает. За дурочку и за трусиху... Но он вдруг заговорил, и голос его рокотал, как дальний раскат грома.

— Страх — это другое название инстинкта самосохранения,— неторопливо, как на лекции, сообщил он.— Страх чувствуют все без исключе­ния люди. По причине страха даже малый ребе­нок боится совать руку в огонь.

Он явно пытался утешить ее, но Фэйт прекрасно знала, что ее страх не имеет ничего общего с древ­ним природным инстинктом.

— Наши страхи рождаются из обстоятельств, угрожающих нашему существованию,— продолжал разглагольствовать Мик,— и как только обстоя­тельства меняются, постепенно исчезают и стра­хи.— Он пристально посмотрел в глаза Фэйт.— Вот вы, Фэйт, вы уже начали преодолевать свои страхи...

Да, начала, поняла вдруг Фэйт. Пусть чуть-чуть, но начала.

— А вы сами чего-нибудь боитесь, Мик?

Вообще-то это было нескромно — задавать та­кой вопрос, но ей очень хотелось убедиться, что даже этот сильный, уверенный в себе мужчина иногда чего-то боится. Такое признание с его стороны ничуть не разочаровало бы ее, только сде­лало бы Мика более человечным, более понятным, более близким.

Пришел его черед удивить ее, и он это сделал, произнеся слова, которые никому в жизни не гово­рил:

— Я боюсь оказаться похороненным заживо.

Онемев, Фэйт уставилась на него своими прон­зительно голубыми глазами. Мик перевел взгляд на тарелку и неслышно вздохнул. Ну вот! Сей­час последуют еще вопросы, и, что самое глупое, я сам в этом виноват. Она начнет расспра­шивать, и я невольно нагрублю ей. Опять весь вечер будет испорчен. Но грубить ей нельзя — она, в конце концов, не заслужила подобного обращения.

Не дожидаясь, пока она заговорит первой, Мик резко отодвинул от себя тарелку и поднялся из-за стола.

— Пойдемте посидим в гостиной,— сказал он отрывисто. Если уж выворачивать душу наизнанку, то по крайней мере в комфортабельных условиях, с чашечкой кофе в руках.

В гостиной он опустился на диван, и Фэйт, к его удивлению, не стала искать более безопасного места в каком-нибудь из дальних кресел, а уселась рядом.

Увидев ее гордо приподнятый подбородок, он понял, что это ее вызов самой себе и своему страху, попытка выйти из заколдованного круга, по которому она ходила последние несколько лет своей жизни.

От лампы по комнате разливался уютный золо­тистый свет, но ветер за окном выл, дребезжа стеклами — начиналась ожидаемая с обеда снеж­ная буря.

— Уже вторая буря подряд,— заметил Мик.— Я связывался с управлением, и мне сообщили, что ветер будет ураганный, но без снежных зано­сов. Столько снега в это время — вещь для нас необычная.

— В самом деле? Но ведь зима на носу.

— Мы находимся под прикрытием гор, и все дожди и снегопады почти не пробиваются к нам. Именно по этой причине здесь так мало растительности. А за одну вчерашнюю ночь вы­пала половина всей нормы осадков за целую зиму.

— А вторая половина выпадет нынешней ночью?

— Нет, на этот раз сильного снегопада не обе­щали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки — и разгребай, пока семь потов не сойдет.— Впрочем, чего-чего, а работы он не бо­ялся.

И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. Черт возьми, в конце концов, никто его за язык не тянул, да и сейчас никто не требовал от него под присягой го­ворить одну только правду. Можно навешать лапши на уши, сказать, например, что он боится преждевременной старости... Но ему почему-то не хотелось врать.