Твоя навеки

Грэхем Лора

Когда он снова вышел на крыльцо, в доме зазвонил телефон. Отряхнув ноги от снега, Мик прошел на кухню.

— Пэриш слушает.

— Мик, это Дирк Байард. Я насчет белой «хонды», о которой мы договаривались с тобой.

— Отлично, ну и как?

— Если тебе невтерпеж, могу пригнать ее днем. Но если ты хочешь, чтобы я заменил помятый радиатор и выправил вмятины, придется потер­петь до конца недели.

— Да, нет, не обязательно. Гони машину сюда.

Леди в ней нуждается.

Если бы только в машине, с раздражением подумал он. Поначалу он хотел вообще одолжить ей пикап, если уж она собралась переезжать. Но дело обстоит гораздо хуже — ей нужно вправить мозги. Впрочем, тогда она перестанет быть жен­щиной...

Но особенно Мика тяготило ощущение, что Фэйт срывается с такой скоростью отчасти по его вине. Когда он увидел следы незаживших побоев на ее теле, его обуяла ярость. Слепая, ничего не разбирающая ярость. А Мик Пэриш в ярости — зрелище, способное испугать кого угодно, тем бо­лее женщину, настрадавшуюся от жестокости своего собственного мужа. Так что как он мог осуждать Фэйт за то, что ей захотелось в тот миг оказаться подальше от него — на всякий случай?

Превозмогая боль в груди, Мик взвалил на плечо коробку с нехитрым набором кухонной утвари и вышел из кухни на крыльцо — навстречу солнечному морозному дню. Газовщики и электри­ки должны были подъехать к дому Фэйт около десяти, и времени оставалось немного.

— Мик! — доносся из дома ясный и светлый голос Фэйт.— Гэйдж на проводе.

А-а, черт, что там может быть еще? Запихнув коробку в багажник, он быстро зашагал обратно в дом. Сегодня утром на Фэйт были свободные серые брюки и бледно-лиловый свитер. Ей явно правились мягкие пастельные тона. Мику, как выяс­нилось, тоже. А еще он никогда не мог предпо­ложить, что брюки могут так идти беременной женщине.

— Доброе утро, Гэйдж,— бросил он в трубку.

— Привет! Думаю, тебе будет интересно узнать, что мой приятель из криминалистической лаборатории пообещал представить самое позднее часа в четыре вечера результаты исследования зарезанных коров из стада Джеффа.

— Спасибо, Гэйдж. Обязательно заеду под вечер.

— Как твои ребра, супермен?

— Терпимо.— Сегодня он надел ковбойские сапоги, чтобы без посторонней помощи снять их вечером. Конечно, армейские башмаки — вещь, не в пример более удобная, а самое главное, привыч­ная, но снова сталкиваться с проблемой шнурков Мику не хотелось.

Повесив трубку, он обнаружил на себе присталь­ный взгляд голубых глаз Фэйт.

— Все нормально,— небрежно бросил он, отвечая сразу на два возможных вопроса: о причи­нах звонка, и о его ребрах. Ему пришло в голову, что скажи он Фэйт, как болят у него спина и грудь, та, пожалуй, и осталась бы — чтобы иметь возмож­ность присматривать за ним. Но выбивать из нее жалость к себе ему совершенно не хотелось.

— Почему бы тебе не выпить на дорожку ча­шечку кофе? — спросила вдруг Фэйт.— А я выпью чаю...

Вот еще одна опасность, подумал вдруг Мик, привыкнуть к ее заботе. Излишняя суета вокруг его персоны раздражала Мика. Он сам привык заботиться о себе.

И все же, взглянув на часы, Мик рассудил, что время у них еще есть. Заодно можно будет предпринять еще одну попытку убедить Фэйт отказаться от идеи, которую она втемяшила в свою красивую, но безрассудную головку.

На сей раз вместо того, чтобы изощряться в поисках аргументов, он просто попросил ее ос­таться.

Рука Фэйт судорожно сжалась вокруг чашеч­ки с травяным чаем:

— Я должна уехать, Мик. Мне нужно научиться в этой жизни прочно стоять на ногах. Хотя бы попытаться.

— А разве до замужества ты?..

— До замужества я жила с матерью и ее вто­рым мужем. По-настоящему независимой мне так и не пришлось себя почувствовать.

Мик удивился: у него не укладывалось в голове, что девушка в том возрасте, когда человек поль­зуется любой возможностью проявить свою самостоятельность, обрекла себя на добровольный плен совместного проживания с родителями. Но через несколько секунд Фэйт сама ответила на его вопрос.

— Мать серьезно болела, и кому-то все равно следовало за ней присматривать. Я ни о чем не жа­лею, но опыта самостоятельной жизни я так и не приобрела, иначе, мне кажется, наш брак с Фрэнком распался бы значительно раньше. Вот такая я сла­бохарактерная! — с принужденным смехом закон­чила она.

— Мне кажется, что дело не только в этом. Когда кого-то любишь, то, как правило, начинаешь склоняться к тому, чтобы прощать ошибки люби­мого человека, а потому ищешь причину в себе. Когда же привыкаешь вину за все перекладывать на себя, самое безжалостное обращение начинаешь воспринимать как заслуженное.

Фэйт с любопытством взглянула на него.

— А ты в самом деле все понимаешь...

Мик быстро взглянул на наручные часы и, поднявшись, поставил чашку из-под кофе в рако­вину. Все-таки он уникальный мужчина, подумала Фэйт. Грозный для своих врагов и потрясающе чуткий для тех, кто нуждается в помощи.

Прислонившись к стойке, уникальный мужчина спросил:

— Ты точно не передумала?

А ведь так легко было бы остаться здесь, поду­мала Фэйт. Мик Пэриш окружил бы ее своей заботой, и она, возможно, даже не заметила бы, как слабеет ее боевой дух и шаг за шагом она теряет независимость. Но это было бы нечестно как по отношению к себе, так и по отношению к нему.

— Я должна ехать,— повторила она и тоже поставила чашку в раковину.

— Что бы тебе ни понадобилось, звони мне,— сказал он.— Мой дом всегда для тебя открыт, и пусть Дочь Луны об этом знает.

Они прибыли на ранчо Монроуза почти одновре­менно с мастером из телефонной компании. Когда телефон был установлен и проверен, резервуар для газа заполнен, отопление включено, Мик и Фэйт направились в город, чтобы забрать ее «хонду», стоявшую в мастерской Дирка Байарда. Фэйт прямо оттуда поехала по магазинам закупать продукты, а Мик двинулся в полицейский участок.