Ты будешь моей, адептка, или Демон плохому не научит
Шрифт:
Глупая, глупая Иви, раскатала губу. Где он, а где ты. Брунгильда, привыкшая резать правду-матку, сказала бы, что мы с Карвеном из разных лиг, принадлежим к разным весовым категориям. Он — воплощение успешности. Я — просто задание. Выполнила свою роль — гуляй, можно смять и выбросить, как ненужный бумажный лист.
Зачем он вообще приходил? У-у-у, демон проклятый! Только разбередил рану на сердце.
Еще несколько минут назад мне казалось, что я обрела уверенность в себе, что моя самооценка выросла и ничто ее больше не пошатнет, но вот явилась невеста Карвена и даже под чарами невидимости умудрилась спустить меня с небес на землю.
Я снова почувствовала себя жалкой, никчемной, непривлекательной.
Ну почему мне так не везет в любви? Сначала профессор Морган, потом Эгмонт, а теперь этот крылатый гад. Никому я не нужна, ни для кого не достаточно хороша.
Счастье, что сегодня выходной и завтра на пары тоже не надо. Сидеть в академии, варясь в собственных горьких мыслях, не было сил, так что я бросилась паковать чемодан.
Скорее домой. К родителям. К маме под крылышко. Заедать неразделенную любовь вкусным тыквенным пирогом и запивать ароматным горячим какао. А на окна — защитные чары с вплетенным в них именем одного мерзавца, чтобы больше не ходил за мной и не вешал мне лапшу на уши.
Эх, как будто Карвену и впрямь могло прийти в голову искать со мной встречи, тем более в родительском доме. Надейся, Иви, надейся.
Вот чтобы точно не надеяться, защитные чары и поставлю. А то знаю я себя, буду ждать его, на улицу каждые две минуты выглядывать, мечтая о несбыточном. Нет уж. Надо быть гордой.
Затолкав в чемодан два платья, смену белья, какие-то учебники, чтобы отвлекать себя от страданий не только пирогом с какао, но и чем-нибудь полезным, я, исполненная печали, потащилась в зал прибытий и отправлений. И вот же совпадение! На лестнице столкнулась с Брунгильдой.
— На два дня домой едешь. Зачем тебе чемодан? — спросила сестрица с ехидством.
— А тебе зачем? — кивнула я на ее чемодан, который был раза в полтора больше моего.
— А мне надо, — толкнула Брунгильда меня бедром, но не зло, а подразнивая.
— И мне надо, — показала я ей язык. И так легко вдруг стало на душе после этой шуточной перепалки, что я даже приободрилась.
Ну и в Бездну этого лжеца. Пусть проваливает к своей инфернальной фифе, а я переболею им и еще лучше себе парня найду. Не манипулятора и с дипломом.
Дома матушка окружила нас с сестрицей заботой. Стоило экипажу подъехать, и она тут же принялась хлопотать вокруг нас:
— Ну как вы, милые мои? Не замерзли? Мутило при перемещении? Бруни, все в порядке? Что-то ты бледновата.
— Все хорошо, — отмахнулась от нее Брунгильда. — Знаешь, профессор Флэкт, это наш новый преподаватель по зельям, отметил мою работу. Из всей группы я единственная сумела приготовить эликсир бодрости правильно, — принялась она по привычке хвалиться.
— Ох, милая, это, конечно, чудесно, но лучше скажи, как твое здоровье? Головные боли больше не беспокоят? — матушка повела нас по шуршащей гравийной дорожке к дому. — Указания доктора Рикмана ты, надеюсь, соблюдаешь? Помнишь, что тебе нельзя переутомляться?
Мы вошли в гостиную, и сразу же обоняние защекотали приятные ароматы. Пахло пирогами и чаем с бергамотом. За столом, укрытым белоснежной скатертью, на фоне многочисленных хрустальных ваз с булочками, конфетами и джемом восседал улыбающийся отец. При виде нас он поднялся со стула и распахнул объятия.
Болонка Брунгильды возникла из воздуха и с визгливым тявканьем бросилась хозяину дома в ноги, приветствуя его на своем собачьем языке. Очень уж любила она нашего батюшку: тот всегда угощал ее вкусными куриными косточками.
— А твой усатый бандит где? — спросил папа.
Я лишь обреченно вздохнула. Встретив новую любовь, Кусик нырнул в отношения с головой, как в омут, и теперь постоянно где-то пропадал. Мы с ним почти не виделись. Утром сквозь сон я слышала, как кот декламирует стихи — тренируется перед зеркалом, чтобы потом зачесть их своей избраннице, а, проснувшись, находила на подушке и зубчиках моей расчески клочки черной шерсти. Фамильяр к этому времени успевал умотать в неизвестном направлении.
— Все за стол, все за стол, — замахала руками матушка и, когда Брунгильда уселась, опустила ладони ей на плечи. — А сегодня мы с милашкой Сью приготовили твой любимый пирог. Творожный с яблоками.
Выяснила-таки вкусы старшей дочери.
Довольная переменами, произошедшими с матерью, я улыбнулась и опустила взгляд.
Ужин прошел чудесно. Мы много болтали, вместе выпили несколько литров чая, съели два пирога и целую вазочку клубничного джема. Брунгильда рассказывала о смешных случаях на занятиях по зельеварению — за время учебы в академии у любой ведьмы успевало накопиться уйма таких историй. Потом матушка похвалилась новым магическим растением у себя в зимнем саду, а отец со страдальческим видом посетовал на жуткую вонь от этого самого растения, за что получил по голове свернутой в трубочку газетой. Ближе к десяти мы разошлись по своим комнатам.
Весь вечер мысли о Карвене меня не тревожили, но в ванной, куда я заглянула, чтобы освежиться, воспоминания вернулись, погребли под собой лавиной, и я долго стояла у раковины, наблюдая за тем, как вода из открытого крана стекает в сток. И пока я так стояла в оцепенении, пытаясь справиться с эмоциями, за дверью, в спальне, раздался шум. В моей комнате кто-то был.
Наверное, матушка принесла свежие полотенца или Брунгильда заглянула попросить ночное зелье для кожи. Выключив воду, я открыла дверь и застыла на пороге с отвисшей челюстью. На моей кровати сидела незнакомая брюнетка. От ее лба поднимались, загибаясь назад, белые рога.
Губы-вишни, ресницы-опахала, надменный взгляд. Рога. Я тут же поняла, кто моя гостья, хотя ни разу не видела невесту Карвена. Но она оказалась в точности такой, какой ее нарисовало мое воображение. Жгучая брюнетка, исполненная презрения к обычным смертным.
При виде меня Дьяна поднялась с кровати и оправила одежду — длинное алое платье с неприличным разрезом, в котором мелькали стройные ноги в черных колготках. Ее бледные щеки горели нездоровым румянцем. Я знала, как выглядит румянец, возникающий от смущения, но это был не он. То была краска злости, крайней степени возмущения, когда кровь приливает к лицу неровными пятнами.