Ты или никогда
Шрифт:
А барабанит потом всю ночь — по жестяной крыше где-то высоко-высоко, но слышно хорошо, а во дворе оттаивает и намокает крошечная одежда, раз за разом.
Как будто дом опустел, двор опустел, словно все уже зарастает, будто все сбежали от надвигающейся катастрофы, ядерного взрыва, а может, просто все в отпуске, я в этом не разбираюсь. В подъезде ни звука, на дворе ни следа. В квартире надо мной не слышно шагов, ни ног, ни лап. В бомбоубежище за стеной тоже никого. Время от времени одно из окон механически озаряет свет, но человеческих очертаний мой глаз не улавливает. Я не караулю,
В серую среду я встречаю Эдит. Она осталась на месте. Она все та же, точно такая же. Что-то с осанкой, что-то она не договаривает, не смеется. И ее мама рядом, серьезная. Я пью кофе и ем венскую слойку, оставшуюся с прошлого раза, чтобы не переводить зря свежие. Эдит съедает четыре, старых и свежих, все равно. Она ест, склонившись над тарелкой, жадно откусывая, не поднимая глаз. Рядом ее мама с неустанно прямой спиной. Пол вокруг стула усеян крошками слоеного теста, Эдит даже не смотрит, не убирает за собой. В кафе тихо, тихо и в коридорах.
Не то чтоб я скучала по чужому смеху, но у Эдит такой особый смех, когда она пытается что-то сказать и не может, язык не ворочается, так у нее с рождения. Такой смех, в котором только за десять лет можно научиться распознавать смех, — может быть, он еще вернется.
Один из старинных каштанов у стен другой больницы на Нурденшёльдсгатан совсем сгнил. Я вижу главный признак: верхняя часть кроны мертва. Я не только садовник, но и арборист-любитель. Городской патруль по уходу за деревьями обратит внимание на каштан только через несколько недель, когда настанет пора готовить эту высадку к лету. Если до того каштан не упадет во время весенней бури, прямо на чью-нибудь голову — тяжелый, острый, такое бывает.
Можно попытаться еще раз, спустя некоторое время, выждав тринадцать дней, уже почти в феврале. Можно еще раз обратиться за толкованием к словарю, чтобы не допустить ни малейшей ошибки.
«В-е-ч-е-р-и-н-к-а Э-л-в-и-с-а»
Человеку, привыкшему к латинскому алфавиту, не так-то просто искать слова, написанные кириллицей.
«Вечеринка» — это я нашла, это понятно. «Элвиса» — такого слова в словаре нет. Элвис.
«К-а-ж-д-у-ю с-у-б-б-о-т-у в я-н-в-а-р-е в 6 ч-а-с-о-в». Это я понимаю. В шесть часов.
«У Т-а-т-ь-я-н-ы (Р-у-с-с-к-о-е к-а-ф-е)». В русском кафе Татьяны.
«Н-у-к-к-е-р-у-у-с-у-н-к-у-я 8».
В Нурдшё. Куда ходит метро.
Конечная станция.
«Д-о в-с-т-р-е-ч-и! С б-у-т-ы-л-к-о-й и х-о-р-о-ш-и-м н-а-с-т-р-о-е-н-и-е-м».
Бутылка. И хорошее настроение.
Сейчас еще январь.
О февральских субботах мы ничего не знаем.
А мужчина на снимке высокий, веселый, в белом костюме с блестящими лампасами, улыбка еще белее.
Можно перестать обращать внимание на этот пустяк и начать думать совсем о других вещах, можно снова собрать сумку на колесах. Можно попытаться еще раз, опять. Можно проверить, не остыл ли морс, плотно ли завинчена крышка термоса и не протекает ли, на месте
Можно проходить по новым местам, по земле и под землей, станции Эстра-сентрум — Восточный центр и Брэнде — Сгоревший остров, можно вспомнить мужчину, который набросился на пассажира метро с топором по одной-единственной причине: он услышал внутренний голос, который велел ему сию минуту раскроить чей-нибудь череп, чей угодно, без разницы.
2
Сначала выходишь из поезда, например, налево, едешь на эскалаторе, вверх. Поворачиваешь направо, к морю, по карте, начинаешь ориентироваться. Останавливаешься и изучаешь местность.
Сначала ничего не видно.
Но это многоэтажный дом одного цвета с туманом, он одиноко стоит позади, как в дымке, за более отчетливыми контурами. Многоэтажка, на первый взгляд, такая же, как остальные. Затем туманность, темнота. Разинутые черные окна. Вокруг дома — старое поле или вырубка, строительная техника и престарелые кусты смородины. Я подхожу ближе, и что-то притягивает мое внимание — окно на первом этаже, в первое мгновение такое же, как любое другое, но вскоре я замечаю свет, сочащийся сквозь щели из-за тяжелых, плотно задернутых штор. Этот дом легко заметить, но нелегко найти. Но я на другое и не рассчитывала.
Сначала я иду по дороге, указанной на карте, по Витхэльсвэген, по узкой гравийной дорожке, вдоль промышленных построек, мимо недостроенного небоскреба. Пересекаю Лекхольсвэген, продуктовый магазин, ресторан, везде тихо, все закрыто. Все бело. На карте, к югу, контуры длинного берега, украшенного ожерельем многоэтажек, несколько исподволь сохраненных перелесков. Строительство продолжается, строительная техника замерла, отдыхая. Белые дома и игровые площадки. Капли в лужах.
Переулок Докрусгрэнден не длинный. Через несколько домов нумерация заканчивается.
Насколько мне известно, в переулке Докрусгрэнден нет номера дома, превышающего число четыре.
Наверное, дело в каплях на линзах очков, в моем серьезном астигматизме. Я протираю стекла рукавицей, размазывая капли по стеклам. На карте ничего нового. Но я вижу окно, вижу его все время. Я вижу, как оно светится в сумерках. И прихожу, наконец, к нему, по полю или вырубке, ноги все еще сухие.
Останавливаюсь в десяти метрах. Там дверь, вход.
Над дверью вывеска с буквами.
Из золота.
«У Т-а-т-ь-я-н-ы».
Дыхание ударяет в голову.
Я замираю.
На часах без четверти шесть.
Здесь темно, нет фонарей.
Есть скамейка.
Я не сажусь.
Кто-то идет. Посетители. Проходят мимо меня. Они подходят прямо к двери, их шаги звучат, как в вакууме, они открывают скрипящую дверь. За ними тянутся большие мокрые следы. Дым из трубы смешивается с туманом, расширяет его. Над темнотой, надо всем светлое от неона торговых центров небо. Прибывают еще трое посетителей.