Ты любил меня за мои слабости

Харпер Эви

— Я режу себя, — выпаливаю я, прежде чем потеряю мужество. Я ожидаю увидеть шок, панику, осуждение на ее лице, но все, что я вижу, это мягкое, понимающее лицо женщины.

— А почему, по-твоему, ты режешь себя, Эмили? — спрашивает она, не сбиваясь с ритма.

— Когда мои воспоминания и мысли слишком подавляют, я режу, чтобы освободить свой разум. Раны от порезов очищают мои мысли и дарят мгновения покоя.

— А потом?

— Стыд и отвращение, — шепчу я, но достаточно громко, чтобы она меня услышала.

— А что конкретно заставило тебя прийти сюда сегодня?

Что конкретно?

Когда я порезала себя сегодня, то уже знала, что зашла слишком далеко. Я хотела остановиться.

— Пока я резала себя сегодня, то отчасти чувствовала стыд. Понимание того, что именно я делала это с собой заставило меня прийти сюда. И еще кое-что подтолкнуло меня к этому: Канье поймал меня. И я думаю, что хотела, чтобы меня раскрыли, поэтому не стала скрывать. Пока не увидела его реакцию и не почувствовала отвращение к себе. Он обнял меня и заплакал вместе со мной. Ему больно, и я не хочу, чтобы это повторилось, — я делаю глубокий вдох. — Мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы Вы помогли мне снова стать сильной.

— Почему ты думаешь, что ты не сильная?

Я хмурюсь, глядя на доктора Зик и пытаясь понять, в чем подвох.

Она бросает остатки сандвича в мусорное ведро под столом, подходит и садится рядом со мной.

— Эмили, до того, как тебя похитили, я не назвала бы тебя уникальной. Я назвала бы тебя нормальной, обычной. Ты жила абсолютно обычной жизнью, но из-за несчастных событий, которые произошли с тобой, сейчас ты уникальна. Почему? Потому что ты сделала все возможное, чтобы выжить. Ты проживаешь каждый день. Ты выжила. И каждый день ты борешься со своими чувствами, отталкивая при этом мужчину, которого любишь потому, что думаешь, что своими действиями ты спасаешь его. Это делает тебя уникальной, но на самом деле ты — сильная. Все это требует силы.

Я качаю головой.

— Нет, я сдалась. Я сдалась. Я поддалась им. В конце концов я позволила им делать это со мной. Я стала слабой, — кричу я и встаю с дивана, желая уйти подальше от этой женщины и ее слов. Слов, в которые я так отчаянно хочу верить.

Доктор Зик пристально смотрит на меня.

— Эмили, разве не видишь, что ты никогда не была слабой? Слабый человек покончил бы со своей жизнью в момент или после своего похищения. Но ты этого не сделала. И не сделаешь. Потому что ты сильная. Ты боец.

Сильная. Боец.

— Марко, Донован, все эти мужчины внушали тебе эти мысли. Они не такие как ты. Они такие...

— Какие они? — слабые, никчемные, использованные и отвратительные.

— Эти мужчины посещали вечеринки в поисках женщин, которые не могли убежать от них из-за своей незащищенности. Они отзеркаливали свои собственные чувства на тебя лишь потому, что не могли справиться с тем, кто они есть, или с тем, кем они стали после актов насилия или агрессии в период их воспитания. Но у них был выбор: стать лучше своего обидчика или стать самим обидчиками. Они сделали неправильный выбор, и за это Бог накажет их.

Слова доктора Зик крутятся в моей голове. Я знаю, она говорит правду. Я видела отвращение на их лицах. Ненависть, которую они испытывали по отношению ко мне. Хотя даже не знали меня.

Осознание того, что

объясняет доктор Зик, распространяется по моему телу. Я верю, что эти мужчины, когда говорили мне все те отвратительные вещи, думали так же о себе, поэтому я вынуждена спросить себя, похожа ли я на этих людей?

Нет. Никогда. Я не такая, как они.

И что мне дальше делать с этим знанием? Я так долго считала себя слабой и никчемной. И если я не такая, то какая я? Я не чувствую силу, и я не чувствую счастье. Так куда же меня это приведет?

Желание ударить что-нибудь, причинить боль кому-нибудь гремит в моем теле. От кончиков пальцев ног до покалывания в кончиках пальцев рук, мне нужно нанести ущерб.

Моя Эмми, с бритвой у ее красивой мягкой кожи. Это воспоминание прокручивается в моей голове. Я сойду с ума, если не ударю по чему-нибудь в ближайшее время.

Я сворачиваю в сторону дома Дома и резко паркуюсь. Визг шин, и машина скользит около метра.

Я выпрыгиваю из машины, оставляя ключи в зажигании, даже не потрудившись захлопнуть дверь. Я толкаю калитку, и она врезается в забор, возвращаясь ко мне, но я готов и снова отталкиваю ее. Я хватаюсь за шею, стягиваю рубашку и бросаю ее на землю.

Я слышу, как Дом называет мое имя, но я игнорирую его. Я здесь только по одной причине. И эта причина не он. Я высматриваю то, что мне нужно и иду прямо туда. Ярость заводит мою руку назад.

Один взмах — и кулак врезается в боксерскую грушу. Резкие взмахи, один за другим, жестокие и быстрые.

Дом кричит позади меня:

— Господи, Канье, надень эти гребаные перчатки, иначе поранишься.

Я не обращаю на него внимания.

Образ Эмми, режущей себя, истекающей кровью, плачущей, тонущей, заполняет мое зрение красной пеленой. Я не остановлюсь ради перчаток. Если ей больно, то и мне тоже.

Моей девочке больно. Моя девочка разваливается на части. Моя девочка прячется.

Я должен спасти ее. Я могу. Я буду. Я умру, пытаясь.

Когда я возвращаюсь домой после визита к доктору Зик, дом был пуст. Никаких признаков Канье. Если я на самом деле его знаю, то он вышел из дома, чтобы выпустить пар.

Свернувшись калачиком на диване, я смотрю телевизор, когда слышу, как подъезжает его грузовик. Я не двигаюсь, просто жду, когда он войдет. Когда я слышу, как открывается и закрывается дверь, я поднимаю глаза и смотрю на красивого мужчину, смотрящего на меня в ответ. Он подходит и садится рядом со мной на диван.