Ты мерзок в эту ночь?
Шрифт:
Уиллем расправляется с рисом, вымачивает остатки виндалу из ягненка половинкой чапати и начинает убирать со стола контейнеры.
— Будем распаковывать вещи? — спрашивает он. — Или ты слишком устал?
— Думаю, слишком устал, чтобы что-либо распаковывать.
Уиллем останавливается на полпути к маленькой кухне и глядит на Клайва. Клайв все еще усмехается, но теперь совсем иначе.
— Только чтобы распаковывать? — допытывается Уиллем.
— Ну, кровать-то уже распакована, верно?
Первый секс в новом доме уникален, он как-то
Клайв и Уиллем не знают, что когда-то здесь произошло убийство. Клайв слыхал о Джо Ортоне и его знаменитой смерти, но едва смог бы припомнить детали, если бы его спросили. Уиллем видел постановки двух пьес Ортона в Роттердаме, но мало что знает о лондонской жизни автора. Он нашел пьесы очень талантливыми, восхищался их легким остроумием. И вот он здесь, несведущий, отсасывает своему возлюбленному в том самом месте, где это остроумие нашло свой конец.
Они единодушно решили, что кровати самое место под одной из более длинных стен у большого окна. Тридцатилетние наслоения краски — последний слой спермообразного, устричного оттенка белого — скрывает пятна крови и кошмарные коллажи. Клайв лежит, растянувшись на кровати, выгнув спину, зарыв пальцы в волосы Уиллема. Горячий рот Уиллема плотно обхватывает его член, язык дразнит головку, губы скользят по стволу. Обиды и напряжение минувшего дня начинают утекать, и Клайв позволяет себе погрузиться в ступор, состоящий в равной степени из блаженства и истощения.
«Какого ХЕРА...»
Это первая мысль Джо, и он подозревает, что она не слишком оригинальна. Но наплыв чувств невыразим — память об ударах молотка, ощущение, что он покидает тело, медленно, очень медленно высвобождаясь из размозженной плоти, как животное, которое отгрызает угодившую в капкан лапу. Рядом Кеннет, но он до безумия холоден и мертв, избравший легкий способ побега. Оставив последнее слово за собой, Кеннет не остался связан с этим местом; он мог бы умереть где угодно.
А потом — ничего. С момента первого удара могла пройти секунда или столетие. Не было ни рая, ни ада, вообще ничего. Как Джо и предполагал. Пока не настал нынешний момент. Пока он не обнаружил себя не просто в сознании, а посреди оргазма.
— Уиллем! — слышит он, как сам выдыхает. Имя ему неизвестно, но ощущения восхитительно знакомые.
Молодой человек, который только что ему отсосал, смотрит на него и улыбается. Лицо у него прямоугольное, честное и прекрасное, глаза серо-голубые, на полных губах все еще поблескивают капельки семени.
— Пожалуйста, трахни меня, — просит он.
— Ну... что ж, ладно.
— Ты не очень устал? — у Уиллема очаровательный легкий акцент, немецкий или голландский — да хоть готтентотский,
— Совершенно не устал, — становясь на колени, он осматривает то благословенное тело, в котором себя обнаружил. Сложением оно напоминает его собственное, чуть ниже, но крепкое. У него большой необрезанный член, который снова уже наливается в полуготовность, пока Уиллем целуется с ним, гладит по груди, кусает соски. Оно молодое, здоровое, чудесное.
Он разворачивает Уиллема и трется членом меж его ягодиц. Попка Уиллема покрыта легким золотистым пушком. Когда Уиллем отталкивается от него, он стонет. Уиллем передает ему тюбик лубриканта и презерватив. Джо смазывает свой стоящий член и симпатичную попку Уиллема, нежно вставляет в нее палец, затем два. Он отбрасывает презерватив, недоумевая, зачем он нужен.
Уиллем чувствует, как Клайв входит в него без резинки, это странно, но не безосновательно — оба они трижды сдавали тест с отрицательным результатом, и после третьего уже пару раз не предохранялись. Так приятно ощущать, что он сейчас не защищен. Обнаженный член Клайва скользит в него все глубже, быстрее и жестче, чем Клайв обычно вставляет. Руки Клайва стискивают бедра Уиллема, натягивают его. Клайв всегда был великолепным ебарем, но когда в последний раз засаживал Уиллему столь основательно — Уиллем не помнит.
Кажется, это длится часами. Каждый раз, когда он уверяется, что Клайв сейчас кончит, должен кончить, Клайв останавливается, переводит дыхание, некоторое время целует Уиллема в шею и снова начинает ебать. В какой-то момент он вынимает, без труда переворачивает Уиллема, прижимает колени Уиллема к груди и снова вставляет. Они входят в медленный, глубокий ритм. Клайв утыкается Уиллему в рот, не просто целуя его, а вдыхая его дыхание, жадно присасываясь к его губам и языку. Жадно. Вот как Клайв занимается с ним любовью — как человек, который по этому изголодался.
Наконец Клайв шепчет:
— Я сейчас кончу.
Его член проникает еще глубже, и Уиллем чувствует, как он пульсирует внутри. Потом Клайв обнимает его очень крепко, прижимая лицо к шее Уиллема, и (Уиллем может поклясться) всхлипывает. Его сперма обжигает кишки Уиллема, горячая и шипучая, растворяется в тканях Уиллема и расцвечивает их чем-то, чего Уиллем никогда прежде не чувствовал. Это немного напоминает кислотный трип, если бы все бредовое разноцветье и странное великолепие кислотного трипа могло уместиться в пространстве двух взмокших, дрожащих тел.
— Спасибо, — говорит Клайв, целуя его. Уиллем видит, что Клайв действительно плачет, и, отвечая на поцелуй, чувствует на языке медно-соленый вкус его слез.
Клайв знает, что нечто произошло, пока Уиллем ему отсасывал, но не может понять, что именно. Это был секс всей его жизни (и его член, и попка Уиллема будут болеть в напоминание об этом не один день), но он был каким-то отстраненным, как если бы Клайв наблюдал за тем, как трахает Уиллема, вместо того, чтобы делать это по-настоящему.