Ты моя надежда
Шрифт:
Она наклоняется ко мне, когда я отстраняюсь, и от этого боль в моей груди становится еще сильнее. Я смотрю на нее сверху вниз и вижу слезы на ее ресницах, пока она, наконец, не поднимает на меня взгляд.
Мы обмениваемся взглядами, но это только заставляет ее плакать еще сильнее. Мы оба знаем, что все кончено.
Я обнимаю ее, прижимаю к себе и целую в волосы, пока она не успокаивается. Часы тикают, и время, которое у нас было, почти истекло.
Она одаривает меня самой грустной улыбкой, когда я снова отстраняюсь в последний раз.
— Ты всегда подчищаешь за мной, не так ли?
— Это тебя не должно касаться, Джулс.
Слезы льются из ее глаз и текут по лицу.
— Мне так чертовски жаль, — продолжаю я, отпуская ее руку и делая шаг назад, когда она закрывает лицо руками. — Знай, что я сожалею. Знай, что я тебя люблю.
Она кивает, смахивая слезы, когда я говорю ей идти, слушая, как сирены становятся все громче и громче.
Я смотрю, как она исчезает, но не жалею об этом.
Ей нужно было, чтобы я отпустил ее. Теперь я это знаю. Я способен только уничтожить ее. Она заслуживает гораздо большего.
Глава 28
Джулс
Правда в том, что каждый может убивать.
Рожденный для защиты, иль острых ощущений.
Что требуется здесь? Не так уж сложно.
Угрозы? Шрамы на тебе?
Как сильно давят на тебя,
Но сколько можно выдержать?
Лишь палец на курке,
И ты, сломался.
Никогда раньше мне не было так больно. Как будто выпотрошили душу.
Не могу выбросить из головы выражение глаз Мейсона. Когда я закрываю глаза, вокруг меня сгущается тьма. Вспоминая его красивое лицо, на котором не отражается ничего, кроме отсутствия надежды и боль.
Я убила человека. Двоих.
Первое, в чем я смогла убедить себя, — это несчастный случай. Я была в ужасе, чувствовала угрозу. Клянусь, это был несчастный случай.
Второе, правда… Я застрелила его отца в гневе. Интересно, чувствовал ли Мейсон тоже самое год назад, когда убил Джейса? А что если он испытывал такую же ярость? Я застрелила его отца, потому что хотела. Это единственное объяснение.
Я устраиваюсь на диване и натягиваю шениловый плед поближе к шее. Плечом задеваю подлокотник, пока кладу голову прямо на подушку. Я не могу пойти в спальню. Я никуда не могу пойти в этом гостиничном номере, не чувствуя, что копы ворвутся в дверь в любую минуту. Я разговаривала с ними только по телефону. Не могу себе представить, что они поверили моей лжи. Даже когда я произносила ее, могу честно сказать, она не была похожа на правду. Потому что теперь я — обманщица. Я — убийца.
Я не та женщина, за которую меня принимают люди. Мне здесь не место, и я не заслуживаю того, чтобы не понести наказания. Этого нельзя отрицать. Одно дело — оплакивать потерю любимого человека. Это вполне естественно, очень похоже на расставание, но у вас нет возможности вернуться назад, нет возможности склеить разбитые осколки. Они просто больше не существуют, кроме как в воспоминаниях. Поглощая ваши мысли без возможности восстановиться, кроме как двигаться дальше. Что само по себе является трагедией.
Совсем другое дело — оплакивать потерю самого себя. Осознать, что ты больше не тот, кем был когда-то или кем хотел быть. Твоя личность исчезла, и на тебя из зеркала смотрит кто-то совершенно другой.
Слабые звуки телевизора становятся громче, когда начинается реклама, и от этого у меня мурашки бегут по коже. Я поворачиваюсь лицом к свету, но не смотрю на него. Я даже не знаю, что там видно, все размыто. Я хотела включить хоть что-нибудь, чтобы попытаться заполнить пустоту. Как будто болтовня в телевизоре заставила бы меня чувствовать себя менее одинокой. Как будто я могла каким-то образом игнорировать свою собственную реальность, потерявшись в фильме.
Когда Джейс умер, этот метод хорошо сработал. Я включала душераздирающий фильм о цыпочках, просто чтобы убедить себя, что фильм был причиной моих слез. Фильм был причиной того, что чувствовала, и я могла выключить его, если бы только захотела.
Однако сегодня это не работает. Я слишком хорошо осознаю свое нынешнее состояние. Я прикусываю ноготь большого пальца, глядя мимо телевизора на занавески, скрывающие вид из единственного окна в гостиной гостиничного пентхауса.
Я не та милая хорошая девочка, какой меня воспитывали.
И я никогда больше ей не буду. У меня скручивает желудок, и я переворачиваюсь на бок, пытаясь игнорировать непреодолимое чувство вины.
Я пытаюсь убедить себя, что все будет хорошо, что все это было ошибкой, несчастным случаем или чьей-то виной, но я никогда не была хорошей лгуньей.
Мое горло пересыхает и, кажется, сжимается, когда я пытаюсь сделать глоток воздуха. Это все слишком тяжело, это бремя, честно говоря. В основном тот факт, что мне это сойдет с рук.
Интересно, чувствовал ли Джейс то же самое, когда приговаривал ту женщину к смерти? Я вспоминаю каждое утро его последних дней со мной. Но ничего не изменилось. Он был таким же, как всегда. Та же улыбка, тот же поцелуй. Та же беззаботность.
Он не испытывал угрызений совести. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, удивляясь, как он мог жить так, как будто ничего не случилось. Ничего. Он не испытывал вины.
Я больше не могу это скрывать. Я не могу убежать от этого.
Когда я стала такой женщиной? Готовая убивать. Даже стремящаяся к этому.
Я не могу ответить на этот вопрос, потому что никогда не была в таком положении, пока Джейс не умер. Всю свою жизнь мне все давалось легко. Даже если я была благодарна, это было неправильно.