Ты - наша
Шрифт:
Я ушла в свою комнату, обессилевшая совершенно, повалилась на узкую, неудобную кровать и закрыла глаза, стараясь отрешиться от тягостной реальности. Мне ужасно хотелось вернуться в самые светлые, самые волнительные события сегодняшнего вечера: подготовку к выступлению, наши песни, то, как слушали меня, как хлопали и свистели, взгляд Лиса, поцелуй Камня… Буквально час назад я жила, я чувствовала себя так, как никогда до этого не чувствовала!
И тут же, на контрасте, в голове принялись звенеть голоса родителей, их слова о благочестии, о том, что девушке нельзя так себя вести, что надо думать о боге, о семье, что то, что я делаю —
Какой грех?
В чем грех?
В том, что я пела?
В том, что мне нравилось то, что я делала? Меня никто не осуждал, никто не говорил обо мне плохо! Да даже то, что я опозорилась с просвечивающей рубашкой не казалось мне таким уж тяжким грехом! Это просто случайность, и ничего в этом невероятного, страшного я уже и не видела… Ну, посмеются надо мной в универе, может, поговорят чуть-чуть… И все.
А слова Камня… И его поведение, и то, как он целовал меня… Про это я думать не хотела и не собиралась, но почему-то тоже не считала это невероятным грехом. В конце концов, мои ровесницы вовсю встречались с парнями, и даже жили с ними… Чем я хуже? Почему я не могу встречаться с парнем? Почему не могу целоваться с ним? Тем более, что мне понравилось… Я жмурилась, стараясь не думать о том, что мне не только с Камнем нравилось целоваться, а еще и с Лисом… И, пожалуй, как раз это и свидетельствовало в пользу моей распущенности, и, наверно, мне нечистый нашептывал все эти крамольные, греховные вещи… Но в тот момент все во мне бушевало, возмущалось, просто на контрасте. Невероятный, наполненный эмоциями вечер, слова парня, который мне нравился, чего уж скрывать, нравился… Его взгляд, от которого я с ума сходила… Его обещание.
Я не собиралась делать так, как он хочет, я собиралась разговаривать с ним об этом… Но потом, после его возвращения. А пока что его слова мне нравились.
Камень был излишне серьезен, излишне категоричен, но как мне нравилось то, что он такой!
Это было какое-то странное, двойственное чувство: с одной стороны я радовалась, что он настолько серьезный… А с другой — пугалась. Потому что чересчур круто взял. Страшно же… И Лис… Он так смотрел… А потом девчонок целовал на моих глазах, специально… Гад… И скалился зло…
В груди жгло, теснило, и слова родителей о благочестии и грехе только злили и ужасно раздражали. Мне не хотелось больше этого слушать! Не хотелось быть здесь, в этой комнате, больше похожей на шкаф, лежать на этом узком топчане, терпеть эти скандалы, побои, нравоучения, насквозь фальшивые… И прибираться в молельном доме под жутким взглядом брата Игоря тоже не хотелось!
Это был запоздалый подростковый бунт, теперь я отчетливо осознаю. Но тогда… Тогда я уснула в смятенных чувствах, так ничего и не решив.
А утром мама, с красными от гнева щеками, заявила, что я никуда больше не пойду. Что я ее обманула, и сама таскалась с парнем, вместо того, чтоб учиться. А, значит, нечего мне вообще туда ходить, и надо сидеть дома и усердней молиться о спасении души.
Я была в таком шоке, что даже не спросила, откуда она узнала про парней, и что конкретно она узнала.
Мама заперла меня в квартире, напоследок приказав после молитвы приготовить поесть и собираться вечером в молельный дом, к брату Игорю.
Она ушла на работу, отец ушел еще утром, а я осталась сидеть, обескураженная и напуганная.
Посидела чуть-чуть, лихорадочно соображая, откуда мама могла все выяснить и что конкретно она знает: про Камня?
На автомате принялась молиться, как приказано было. Но слова не откликались, они давно уже не откликались, если честно… И в голове стоял шум.
Я настолько была шокирована, что не сразу даже осознала произошедшее. До этого мне казалось, что мои разногласия с родителями — обычное дело. У всех по-разному складывается, у меня — вот так… Надо просто быть гибче, и, в итоге, они поймут, что я все правильно делаю… В конце концов, я только жить начинаю, почему я должна думать так, как мои родители? Я же другая! Я — не они!
Я учиться хочу, мир посмотреть, работать, наконец, там, где мне будет нравиться! А не на заводе, на конвеере, всю жизнь…
Я строила планы, которыми хватало ума не делиться с родителями, но которые мне казались вполне осуществимыми… И потому намерения мамы насчет замужества, слова отца о месте женщины в доме, казались чем-то глупым и несерьезным.
Не будут же они меня силой держать, если захочу уехать? Помогут же? У других родители тоже, может, не сильно довольны выбором детей, но помогают… У моей одноклассницы, например, мама хотела, чтоб дочь училась на врача. А Анька решила поступать на дизайнерский, ломая тем самым строгую многовековую семейную династию. И что? И ничего. Поуговаривали, поскандалили, конечно, не без этого… а потом дали денег на обучение и, насколько я в курсе, Анька учится сейчас на первом курсе дизайнерского и вполне довольна. А какие войны были, мама дорогая! Даже я, человек, который от всего держался в стороне всегда, слышала…
Потому, глядя на своих одноклассников, я почему-то была уверена, что с родителми получится найти общий язык. Они, конечно, с большим приветом, но не враги же мне, не звери. И… любят меня… наверное…
Правда, в тот день, рассматривая свои распухшие от ударов губы в зеркале, я начала в этот сомневаться.
И, чем дальше, тем больше накручивала себя, носясь по квартире и заламывая руки.
Раньше родители меня никогда не запирали. Но я раньше и не вела себя так. Не давала повода.
А теперь?
Что теперь будет? Они меня затащат к брату Игорю, хорошо… А дальше что? Насильно замуж выдадут? Так у нас правовое государство, мне восемнадцать есть, без моего согласия не смогут… Выкинут из дома, перестанут помогать?
По коже пробежал мороз от одной только мысли о том, что такое возможно. Я никогда не была одна. Никогда не уезжала надолго из дома, ни о каких лагерях и прочем речи не шло. Я привыкла, что они — всегда за моей спиной. Всегда помогут, поддержат… Привыкла их слушать, избегать конфликтов. Мне было физически больно от случившегося. И жутко страшно от того, что надо решать именно сейчас. И от этого решения зависит все. Вообще все.
Я бросила молитвослов, вышла на балкон, посмотрела вниз.
Под нашими окнами разрушалась древняя, еще советских времен, детская площадка. В пустой песочнице, в которую уже давным давно не завозили песок, и сейчас там была просто труха пополам с грязью, сидел соседский малыш, сын Машки. Сама Машка, девчонка, старше меня на два года, чьи родители тоже были в общине, сидела неподалеку, на скамейке, и отрешенно смотрела перед собой, машинально покачивая коляску. Пустую. Ее малыш сосредоточенно возил в грязи зеленым пластиковым ведерком и периодически вынимал из него какие-то свалявшиеся комки, то ли корни растений, то ли кошачьи какашки.