Ты не коснись моей руки
Шрифт:
Однажды отец заснул на балете «Щелкунчик» и даже захрапел в самый драматический момент, чем вызвал у неё одновременно улыбку и желание уколоть супруга чем-нибудь острым да побольнее.
Поэтому предложение отца удивило. Он не любил и не привык наступать на горло собственной песни, а тут вдруг…театр.
«Самые большие драмы происходят в реальности, и они так буднично заключены в обыденность, что становится поистине страшно», – я слышала эту фразу в Штатах от одного малоизвестного драматурга, ищущего вдохновения на дне бокала.
Там я чувствовала себя живой, не скованной в доспехи чести и достоинства, которые должны сиять и не иметь ни единого тёмного пятна. Даже в тех местах, где никто не видит.
– Давай, – согласилась я. – Почему вдруг ты вспомнил о театре?
Я сделала глоток сока и посмотрела через стол на отца. Мы всегда принимали пищу в столовой, за столом, накрытым свежей скатертью.
Так любила делать мама, она приучила нас к этому ритуалу. После её смерти отец так и не смог нарушить ни единого её желания.
Он возвёл её на пьедестал идеальной женщины, безупречной во всём, хотя при её жизни иногда высказывал прямо противоположное мнение. Но так, не по-настоящему, ворча и отгораживаясь экраном планшета.
– На следующей неделе, шестого января, исполняется ровно тридцать лет, как я встретил твою маму, – отец тоже сделал глоток сока и твёрдо поставил стакан на место, но по голосу я слышала, как он нервничает. – Мне бы хотелось почтить её память таким вот образом. Если у тебя, конечно, нет других планов.
– Конечно, нет, папа. Я поручу Фрэнку выбрать для нас спектакль.
– Только, Марго, давай без этих, как там их она называла, «мудроногих»!
Вид у отца был такой, что он вот-вот сейчас рассмеётся. Я давно не видела его улыбающимся и ответила тем же. Мама любила балет, а мы с отцом были схожи в отвращении к нему.
Я поймала себя на мысли, что жду от отца каких-нибудь известий от Михаила. Он часто говорил, что поручил ему то или это, что Миша зайдёт после обеда или на ужин. Но сегодня эту тему мы обходили стороной.
После завтрака я поехала навестить некоторых подруг и друзей, с которыми не виделась почти год или около того. И чтобы немного отвлечься, не смотреть на телефон, не вздрагивать, когда у кого-то рядом пиликнул сигнал сообщения.
Вернулась я около четырёх пополудни, Фрэнк заботливо принял у меня пальто и сказал:
– Я очень рад, что вы вернулись, госпожа. Господин Старицкий даже помолодел.
– Я тоже рада вернуться. Скажи, отец дома? Один?
Моё сердце замерло в предчувствии ответа. Один, конечно, один.
– Да, госпожа. Посмотрите, на вашем столе в спальне я оставил программы известных театров. Выберете спектакль, и я нынче же закажу билеты.
– Хорошо, спасибо. Есть я не хочу. Принеси наверх кофе, пожалуйста.
И, не дожидаясь ответа, взбежала по лестнице на второй этаж. Как давно я не была в московском театре. Кажется, целую жизнь.
Меня тянуло к драме, поэтому комедии отмела сразу. Как и новомодные постановки с сомнительным юмором. Отец такое не поймёт, а выслушивать его претензии – только настроение портить.
Вот, в театре имени Вахтангова дают «Евгения Онегина». Самое то!
Покончив с формальностями, я зашла в Фейсбук и ответила на сообщения. От Михаила по-прежнему не было вестей. И не будет.
Чего я ждала? Прыгнула в пропасть с открытыми глазами и приняла падение за яркий полёт. Впрочем, возможно, это он и был, и всё закончилось так, как должно было закончиться. Жёстким падением и сломанными крыльями надежды.
Надо ничего не ждать. Хорошо, что нет сожалений. У меня было ощущение, что я вырвалась из клетки, а на самом деле меня выпустили, чтобы подарить иллюзию свободы, потом нитка на лапке натянулась, и я была вынуждена вернуться.
Пусть так. Я ни о чём не жалею.
Перед сном я уже собиралась отправить Михаилу сообщение. Нейтральное, напомнить о себе, но потом решила, что унижаться не буду. Если ему не надо, то мне и подавно.
Гордость. Это качество мне привили в полной мере. Никогда не склоняла голову перед мужчиной, если того не требовали интересы семьи. И то временно.
Нечего и начинать, даже если в груди всё болит и разрывается. В том месте, где должно быть сердце.
Наутро я заказала себе вечернее платье для театра. Чёрный футляр для тела и для души.
Глава 4
Михаил
– Ты уверен, что шестого января и на «Евгения Онегина»? – переспросил я в трубку, помечая в ежедневнике важную информацию.
– Совершенно уверен, Максим Дмитриевич.
– Хорошо.
Я нажал отбой и ненадолго задумался, рисуя на странице геометрические фигуры.
А потом набрал другой номер и попросил оставить билет на спектакль в театр имени Вахтангова на рождественский сочельник.
– Какое место заказать? Партер, амфитеатр, ложа бенуара?
– Нет, ложа балкона, максимально близко к сцене. Правая. И выкупи все места.
– Я понял. А если не будет такой возможности?
– Изыщи, – сказал я с нажимом, почувствовав раздражение.
Сейчас, когда меня от цели отделяло так мало препятствий, каждое из них воспринималось, как досадная помеха.
– Сделаю.
Как хорошо иметь дело с понятливыми людьми!
Итак, Старицкий взял с меня слово, что я не стану искать встреч с его дочерью до своего отъезда. Он планировался через месяц, в середине февраля.