Ты никогда не исчезнешь
Шрифт:
Мне казалось, будто я касаюсь кожи Эстебана, вдыхаю его запах…
Но выбора у меня не оставалось, я должна была двигаться дальше. Если мой сын застрял между двух миров, я должна его вызволить.
— Посиди пока, малыш, я еще не закончила. Снимешь свитер и майку?
Том стал раздеваться. Амандина промолчала. У нее так сильно болел живот? Или я подавила ее своим авторитетом? Или попросту не было никаких причин возражать против обычного осмотра?
Я ощупала лопатки Тома, его ребра, живот, колени, локти и запястья. Пальцы у меня горели. В голове бушевал неразрешимый
— Отлично, милый. Ложись. Не пугайся, я немного приспущу твои штаны.
Я расстегнула ремень, первую пуговицу — и на этот раз Амандина встрепенулась:
— Что это вы с ним делаете?
— Ничего особенного. Проверяю его половое созревание.
— Тому десять лет.
— Вот именно.
Амандина не посмела со мной спорить. Наверное, читала на медицинских сайтах, по которым шастала, про случаи раннего полового созревания, про мальчиков, которые становятся маленькими мужчинами. И я продолжила.
Расстегнула оставшиеся пуговицы. Приспустила джинсы и чуть-чуть, на пару сантиметров, синие трусы.
И моя рука окаменела.
Это невозможно! Совершенно невозможно, логически и с медицинский точки зрения невозможно!
И все же я знала — еще до того, как начала осматривать Тома, знала, что она там окажется.
В укромном, теплом местечке.
Улика, которую можно спрятать, но нельзя уничтожить.
Четко очерченная ангиома в форме капли, будто справа к паху Тома стекала темная слеза. В точности как у Эстебана.
Его родимое пятно.
Отметина, подделать которую невозможно.
Том продолжал лежать — я не предложила ему встать и одеться.
И уже ни в чем не была уверена.
Я могла допустить физическое сходство, могла допустить появление мальчика в таких же шортах на том же пляже — но это пятно? Как поверить, что это дело случая, великой генетической лотереи?
Может, я сошла с ума? А это галлюцинация?
Я продолжала осторожно ощупывать темную отметину. Рядом со мной Амандина нетерпеливо ждала окончания осмотра. Я с трудом удержалась, чтобы не забросать ее вопросами. Кто отец Тома? Откуда у него взялись шорты цвета индиго? Почему она решила поехать в Сен-Жан-де-Люз? Должно же существовать объяснение…
И как только Амандина подалась вперед, явно собираясь заявить, что осмотр закончен, я задала единственный вопрос, какой могла задать, не выдав себя. Чуть ниже приспустив трусы Тома и сдерживая дрожь в пальцах, я спросила:
— Когда у него появилось это родимое пятно?
— А вы как думаете, если это родимое пятно? При рождении, должно быть?
Амандина снова уставилась на меня с недоверием. Преимущество было на ее стороне. Зачем только я ляпнула такую глупость? Мне надо было потянуть время, чтобы внимательно рассмотреть отметину. Надо было придумать еще какой-нибудь вопрос. Я снова потрогала ангиому и сдвинула брови, словно была обеспокоена. Если присмотреться получше, пятно было не совсем таким, как у Эстебана, чуть светлее, чуть меньше, — но я знала, что ангиомы, особенно детские, изменяются, а в восьмидесяти процентах случаев и вовсе со временем исчезают.
Я касалась кончиками пальцев теплой кожи Тома. Мальчик не шевелился. Такой же послушный и серьезный, как Эстебан. За всем наблюдает, все анализирует, ни с кем не делясь своими мыслями.
Допустим, темное пятно могло быть следом давнего ожога, но кто и зачем стал бы уродовать мальчика именно в этом месте? Однако это бредовое предположение, по крайней мере, подсказало мне новый вопрос.
— Вы уверены, что это не след ожога?
Амандина повысила голос:
— На что вы намекаете?! Что с моим сыном мог произойти несчастный случай, а я ничего не знала?
Она вскочила, бесцеремонно меня отодвинула и скомандовала:
— Хватит, Том, можешь одеваться.
Амандина вскочила слишком резко и снова схватилась за живот, будто ее ударили. Пытаясь отдышаться, она привалилась к краю стола.
— Вам плохо, мадам Фонтен?
Она не ответила. Ее терзали боль, смущение и злость одновременно. Воспользовавшись этим, я повернулась к Тому:
— А ты что скажешь про это пятно?
Взгляд мальчика заметался между мной и матерью.
— Я… Оно всегда у меня было.
— Ты не помнишь никакого несчастного случая? Ожог, что-то такое, из-за чего тебе было очень больно? Возможно, когда ты был совсем маленьким?
— Нет. Нет…
Отдышавшись, Амандина рявкнула:
— Доктор, что вы пристали? У нас здесь не принято совать нос в чужую жизнь! Мы с Томом привыкли со всем справляться сами. Мне не требуются советы, особенно когда речь идет о моем здоровье и здоровье моего сына. Может быть, я читаю даже больше медицинских журналов, чем вы.
Может быть…
Том оделся. Когда он шел к двери мимо меня, я, не удержавшись, потрепала его по волосам. И снова меня захлестнули чувства — такую вспышку счастья я испытывала всякий раз, когда Эстебан ластился ко мне.
— До скорого, малыш.
Амандина смотрела на меня в упор:
— Сколько я вам должна?
И тут ее снова скрутила боль в животе, чего она, при всей своей гордыне, скрыть не смогла. Она села, вытащила бумажник.
— Доктор… — робко подал голос Том. — Доктор, а мне можно будет на каникулах ходить в бассейн?
Ну да, конечно — пляж в Сен-Жан-де-Люз, как же я могла забыть, Том отлично плавает. Как и Эстебан, который все зимние каникулы проводил в бассейне, а летние — на море.
— Да, милый. Ты уже выздоровел, все в порядке. — Я повернулась к его матери как раз в тот момент, когда она протягивала мне деньги. — Зато с вами, мадам Фонтен, не все. Позвольте мне вас осмотреть. Я не возьму дополнительной платы, и…
— Доктор, не в обиду вам будь сказано, занимайтесь своими делами!
Пока я отсчитывала сдачу, в кабинете стояло тягостное молчание. Том все поглядывал на конфеты у меня на столе. Не запретит же мне его мать угостить мальчика?