Ты никогда не исчезнешь
Шрифт:
Как же я ошибалась…
На экране моего «Самсунга» появились десятки сайтов, больше сотни статей, чаще всего длинных и подробных.
Я вошла в новый мир, о существовании которого и не подозревала, — мир, о котором преподаватели на медицинском факультете не рассказывали
Я углубилась в пересказ книги «Реинкарнация и биология: вклад в этиологию родимых пятен и врожденных дефектов». Автор, некий Ян Стивенсон, отмечал, что у официальной медицины для этих пятен, появляющихся при рождении и исчезающих, когда заканчивается детство, имеется
Вот только людям случайности не нравятся, они хотят, чтобы у всего было значение. Стивенсон писал, что в различных культурах, для индуистов, буддистов, анимистов, эти пятна имеют вполне определенный смысл: они — свидетельство прошлых жизней.
У меня перехватило горло. Я на секунду подняла глаза. Парковка около моего кабинета была по-прежнему пуста, мне показалось, будто я осталась одна посреди призрачной деревни.
Снова опустила глаза на экран мобильника. Лучше бы на этом и остановиться. Зачем читать все эти статьи, если я не верю в то, что там написано? Зачем обрекать себя на пытку?
Но я продолжала читать, не могла оторваться. Авторы разбирали десятки примеров с мечеными детьми. Речь шла не просто о записанных свидетельствах, от которых легко отмахнуться, но о настоящих биологических анализах, к тому же подкрепленных фотографиями. Пятна, раны, дефекты… и почти всегда врачи, которые занимались этими случаями, приходили к одному и тому же выводу.
Я кусала губы, а глаза помимо моей воли читали дальше, приближались к истине.
Отметины появляются на месте прежних ран.
Они указывают, что тот, кто реинкарнировался…
умер…
насильственной смертью.
Я приближалась к «Шодфурской мельнице». На подъеме за Мюролем мне никто не встретился. Дорога петляла, я вцепилась в руль, чтобы удержаться на крутых поворотах жизни, я была взволнована, потрясена, но полна решимости.
Я не желаю верить в эти истории!
Не желаю, пусть и не могу отрицать очевидное: я видела на теле Тома отметину, похожую на ту, что была у Эстебана.
Я поставила машину на гигантской парковке «Мельницы», большую часть которой уже отвоевали растения.
Я не желаю верить в эти истории!
Поверить — значит допустить ту чудовищную возможность, которую я все эти годы изо всех сил от себя гнала.
Я шла к дому, невольно виляя, как будто ноги отказывались идти по прямой, старались куда-нибудь свернуть, взобраться на горку, заскользить вниз. Стоп… Надо встряхнуться и собраться.
Передо мной была «Шодфурская мельница». Вытянутое длинное здание, двести пятьдесят метров, с большим ресторанным залом, со стеклянной стеной, с панорамным видом на склоны Мон-Дора и долину Шодфур.
«Мельница» была одной из пяти гостиниц, которые открыли здесь в 1970-х, когда горнолыжная станция Шамбон-де-Неж с десятком подъемников и двадцатью километрами спусков считалась одной из самых процветающих в Оверни. Но потом глобальное потепление прикончило станцию, несмотря на установку снежных пушек и создание высокогорных трасс. Двадцать лет назад «Шодфурская
Мне удалось купить «Шодфурскую мельницу» за треть цены. Слишком далеко от спусков, слишком далеко от магазинов, слишком далеко от всего. Но я с первого взгляда влюбилась в эту бывшую гостиницу с ее толстыми стенами, способными выдержать ядерный взрыв, с ее элегантным стеклянным холлом, с огромным камином в столовой, с обшитыми деревом коридорами на втором этаже и рядами номеров.
Настоящий дворец.
Дом из волшебной сказки.
Слишком большой для меня.
— Габриэль! Габриэль, ты здесь?
Наружная дверь не была заперта. Габриэль не ушел бы, оставив все нараспашку.
— Габриэль?
Конечно же, он здесь, сидит с наушниками в одном из номеров, скорее всего — в наших апартаментах, откуда открывается самый красивый вид на Шодфурскую долину, на водопад и на странной формы вулканический пик, похожий на зуб.
— Габи, я пришла!
Я заглянула в кухню. В раковине одинокий стакан, из сушилки торчит нож, на столе начатый багет, крошки и местная газета, раскрытая на странице с телепрограммой.
Я вздохнула, сложила газету, убрала багет в хлебницу, смахнула крошки в ладонь. Чувство одиночества накатило на меня, когда я меньше всего этого ждала. Невольно вспомнился наш последний разговор с Ваяном в его кабинете в Гавре полгода назад:
— Уверены ли вы, что Габриэль согласится все бросить и последовать за вами?
— Не согласится — тем хуже для него, я своего решения не изменю. Я женщина решительная… и свободная!
Вечная дилемма. Была бы я более счастливой, если бы жила одна? Наверное, лучше не спрашивать себя об этом.
По некрашеной сосновой лестнице я поднялась на второй этаж. На стенах так и остались выцветшие фотографии заснеженной станции: поблекшие куртки с капюшонами, пестрые свитеры под комбинезонами на лямках, шерстяные шлемы, сапоги-луноходы, фигуры школьников на каникулах, зеленая трасса с подъемниками, деревянные санки, снежки.
— Габриэль! Ты у себя?
Габриэль сразу согласился перебраться в Овернь. Уговаривать не пришлось. Он даже пошутил: «Погоды хуже, чем в Нормандии, там точно не будет». Ничего не стал обсуждать и легко смирился с переездом. Может, ему все равно? Сен-Жан-де-Люз, Этрета, Мюроль — какая разница, лишь бы он мог делать что хочет, то есть почти все время проводить перед монитором, ссылаясь на то, что в интернете он, как теперь принято говорить, углубляет свои компетенции в различных областях, прокачивает навыки, оценивает потребности, ищет свой путь, а главное — хорошие проекты… И разумеется, никогда ничего не находит. Деньги не проблема, я много зарабатываю, на двоих хватает, и он это понял. Мне надо всего лишь… чтобы кто-то был рядом?