Ты покоришься мне, тигр!
Шрифт:
Пока я был в армии, учения и маневры поглощали все время, но в Оренбурге, куда меня направила комиссия по устройству комсостава армии организовывать Осоавиахим, почувствовал беспокойство за свое будущее. Демобилизуясь, я, естественно, думал о том, чем заняться в мирной жизни. В мыслях перебирал и то и другое, но не представлял себе, как расстанусь с лошадьми. И решил тогда, что подамся на какой-нибудь конный завод, и будет это для меня самое прекрасное занятие. И действительно, поехал в Батуми устраиваться на конный завод. Вот тогда-то я и оказался вдруг «на секундочку» артистом цирка. Впрочем,
А чтобы рассказать о первом, придется снова вернуться к детским годам. Мы с отцом любили цирк и ходили раза три-четыре в год на галерку к Саламонскому или Никитину. Без отца, а значит, и без билета, я бывал там чаще. Мне нравились невероятная сила и неправдоподобная ловкость цирковых артистов. Особенно поражал тогда воздушный полет — «Четыре черта» труппы Руденко. С удовольствием смотрел и французскую борьбу, в которой участвовали чемпионы многих стран мира, выходившие на манеж увешанные медалями.
Конечно, мне самому хотелось и летать под куполом цирка, и ходить по проволоке, и класть на обе лопатки чемпиона. Но куда уж там! Ведь все, что делают циркачи, так необыкновенно и таинственно! Ну в самом деле, такая тоненькая проволочка и не рвется. Почему? Крыльев у людей нет, а летают. Почему? Не иначе — волшебство. Я никогда не надеялся постичь все эти тайны и мечтал о цирке, как мечтают о кругосветном путешествии. Весь уклад жизни нашей семьи направлял меня по другому руслу. Но ведь, поди ж ты, мечты сбылись: цирковым артистом стал и даже под куполом летал разными способами. Но об этом позже.
Время и события многое решили за меня.
Всю гражданскую войну я проскакал на лошади, был командиром пулеметного эскадрона, метко стрелял, был не последним спортсменом в дивизии. Впоследствии и знание лошадей, и меткая стрельба, и спортивная тренированность помогли мне стать артистом цирка.
Наступили мирные дни, но я еще не снял военной формы. В свободное время хожу в цирк. Теперь уже вполне понимаю, почему мне нравится это искусство. Смелость и храбрость всегда привлекательны, но, кроме того, в работе циркового артиста есть та неподдельность, «настоящность», которую я особенно ценю в искусстве. Ведь артист цирка должен быть, а не казаться, не представляться смелым, ловким, бесстрашным, находчивым. У него должны быть стальные нервы и стальное тело. Никаких подделок цирк не терпит. Война научила меня ценить это настоящее, неподдельное.
В своей части я считаюсь сильным спортсменом. Мои выступления на конных и физкультурных праздниках дивизии всегда проходят с успехом. А где еще так полно сочетаются все виды физкультуры и спорта? Только в цирке.
Все эти рассуждения и размышления перестали в какой-то момент быть для меня, так сказать, чистой теорией, ибо однажды я было уже вступил одной ногой на манеж.
Мы стояли в Минске. В город приехал цирк Е. М. Ефимова. Это было в 1924 году, Тогда еще существовали частные цирки. Больше всего в программе привлекала меня труппа кавказских джигитов Али-Бека Кантемирова. Их мастерство я мог оценить с полным знанием дела, потому что сам выполнял эти трюки.
Выступление джигитов было похоже на вихрь. Конечно, мне захотелось с ними познакомиться. Сделать это было нетрудно. У нас было о чем поговорить — и
Нас встретил сам Али-Бек. Увидев людей в кавалерийской форме, спросил:
— Лошадушек наших пришли посмотреть?
— Хорошие лошадушки, — откликнулись мы.
Разговор завязался. Между прочим, мы рассказали, что тоже умеем делать подобные трюки и в соревнованиях занимаем не последние места. Али-Бек вдруг ухватился за эту мысль:
— А что, давайте и в цирке устроим соревнование.
Сначала мне это показалось невероятным: как это я, военный, выйду на манеж. Но постепенно азарт Али-Бека меня увлек, и его предложение уже не казалось мне таким диким.
И вот уже я веду деловые переговоры — как и что буду делать, во что одеться, какая у меня лошадь. О работе договорились быстро: делаем одни и те же трюки, кто ловчее. А под конец я прыгну в огненное кольцо диаметром в полтора метра, укрепленное в метре от земли. В афише была даже и афиша! — так и значилось: «Адский прыжок таинственного всадника в огненное кольцо». А вся моя таинственность в том и заключалась, что выступал я в черкесской одежде да папаху пониже надвинул на глаза — чтобы не узнали. Впрочем, наиболее близким друзьям доверил тайну своего выступления….
Выглянув из-за занавеса, я увидел: кавалеристов в цирке полно. Вот тут уж заволновался: если провалюсь свои меня поддержат, здесь они меня в обиду не дадут, но потом насмешек и розыгрышей не оберешься.
Прыжок в огненное кольцо — трюк серьезный, но я его уже года два выполнял на соревнованиях. Да и в Горгоне своем я не сомневался: подобные препятствия он всегда брал безукоризненно.
Взяли его из обоза, где он возил повозку каптенармуса, по-армейскому, «каптерку». Это был серый конь с неказистым экстерьером. Но ни высокий зад, ни длинные ноги не мешали ему брать на соревнованиях любые препятствия. Горгон не останавливался ни перед чем. Шел даже на такие препятствия, которые, казалось, взять не возможно. Он был словно без нервов и работал, как хорошо отрегулированный механизм. Коня моего знала вся дивизия, еще бы — на всех соревнованиях мы забирали с ним чуть ли не все призы.
… Настал долгожданный час, и я, не помню как, очутился на арене. Проделал все по-кавалерийски лихо, ни в чем не уступая осетинам, только дико кричать не решился. Собрался было уйти за кулисы, чтобы приготовиться к прыжку через огненное кольцо, как вдруг замечаю, поднимается в первом ряду хорошо знакомая фигура нашего начальника и направляется за кулисы. Здесь за занавесом он приказывает мне немедленно удалиться, добавив при этом, что военная служба несовместима с цирковыми выступлениями.
Я удалился. Таинственный всадник был разгадан… по Горгону. И надо же было, чтобы именно конь-то меня и подвел!
Вспоминая сегодня об этом нарушении армейской дисциплины, я понимаю, что моя выходка была всего лишь вспышкой партизанского духа — все еще хотелось рубануть шашкой, куда-то бесшабашно ринуться, мчаться и мчаться, не оглядываясь. Инерция боев жила в нас очень долго.
Итак, одной ногой на манеже я постоял. Обеими нога ми ступил на арену два года спустя, в 1926 году, когда демобилизовался и приехал в Батуми, поступать, как уже говорил, на конный завод.