Ты следующий
Шрифт:
— Что за ерунда! Я вас умоляю, как можно поверить в то, что двое юношей, вооруженные ручкой, станут свергать власть?!
— Оставьте при себе ваши наивные суждения! — Человек из органов был явно задет моими словами. — И не забывайте, что я пришел не новые стихи вам показывать, а поставить перед вами задачу, требующую оперативного решения!
Кровь ударила мне в голову. Подобные грубые вмешательства всегда толкали меня на ответную грубость. Но что я мог сделать этому посетителю? Мне оставалось лишь вызывающе расхохотаться, как ребенку, который не может
— Эта задача решена не будет!
— Как это?! Вы слышите, что говорите?! Как это так?!
— А вот так. Этих двух молодых людей я назначил по протекции Георгия Джагарова.
— Попрошу вас не вмешивать в это дело товарища Джагарова. Это невежливо. Я не спрашиваю, чья это была идея. Я вас вообще ни о чем не спрашиваю, ясно вам?!
— Тогда, хотя вы меня об этом и не спрашиваете, я вам отвечаю, что я их не уволю. Увольняйте их сами.
Мой тон испугал и моего собеседника, и меня самого. После короткой паузы посетитель продолжил ужасающе тихо:
— У вас вообще не было права подписывать приказ об их зачислении.
— Почему? Потому что я не обратился к вам?
— Это другой вопрос. Но у вас нет законного основания принимать их на работу, потому что они работают в университете. Кто они такие, чтобы трудиться на двух работах? Вот вы, почему вы не работаете на двух работах?
— Хорошо! — твердо сказал я. — Хорошо! Раз у меня не было такого права, я предоставлю им выбор: или университет, или мы. Но если они выберут редакцию, они останутся работать здесь.
К моему удивлению, это предложение «ничьей» было гэбистом принято. Уже в дверях вместо «до свидания» он сказал мне:
— Как главный редактор вы должны знать, что наш с вами разговор был абсолютно конфиденциальным. Вы лично несете ответственность за разглашение информации.
Я вызвал Игова и Неделчева и объяснил им то, на что имел право. Они выслушали меня вроде бы спокойно. Оба выбрали университет и положили мне на стол заявления об уходе. Буквально на следующий день их назначили советниками Георгия Джагарова. А тот посылал своих многочисленных советников ко мне — с корректурами или со свежим номером, испещренным пометками красным карандашом. И все ради того, чтобы объяснить мне допущенные мною политические ошибки.
У Игова и Неделчева была разная судьба. Игов стал членом Союза писателей. На одну его эпиграмму я ответил довольно жестко. Похоже, с этого момента в нем развилась патологическая ненависть ко мне. Где бы Игов ни встал или ни сел, он все время выступает против меня, и речи его полны таких небылиц и проклятий, что не знаю, как я еще жив. Время от времени он ругал Тодора Живкова. За это его несколько раз арестовывали. Как-то мне сообщил об этом анонимный голос по телефону:
— Вы обязаны позвонить в милицию, чтобы его освободили.
Я так и делал, причем не один раз и без анонимных подсказок. Когда я позвонил в милицию в тот раз, в трубку процедили сквозь зубы:
— Товарищ Станко Тодоров уже связался с нами по этому поводу!
Михаила Неделчева же преследовали
Случай с критиками отвратителен еще и тем, что он был не единственным. Я убежден, что все это был ловкий шантаж. Манипуляционная машина копировала собственные приемы. Вот вызывает меня Джагаров. Я вижу, что он хмурый, как грозовая туча.
— Это ты командировал Драгомира Асенова в Прагу? — мрачно начинает он.
— Да. Его пригласили. За счет принимающей стороны.
— А с кем ты посоветовался, прежде чем остановиться именно на его кандидатуре как на самой подходящей для переговоров с чешскими евреями о Пражской весне?
— Я согласовал эту командировку лично с тобой.
— Ты что, за идиота меня держишь? Когда это было?
— Вечером… В ресторане…
— A-а, в ресторане?! А разве я тебе не говорил, что, когда я выпиваю, меня нельзя донимать служебными делами?
— Говорил, но в твой кабинет не прорваться, а чехи…
— Так вот, значит, в чем дело! Немедленно телеграфируй в Прагу и отзывай Драгомира Асенова!
— Абсурд! Это же позор, нас на смех поднимут! Я не могу этого сделать.
Несколько дней спустя Драгомир вернулся из Праги раньше времени. Кто-то его все-таки отозвал.
— Зачем вы меня вызвали? Что произошло? — встревоженно спрашивал он, а мне нечего было ему ответить.
Спустя еще несколько дней Драгомира повысили до секретаря союза. А Джагаров перестал меня замечать. Он вызывал к себе по очереди всех заместителей главного редактора — Петра Незнакомова, Серафима Северняка, Димитра Канушева — и заявлял им, что именно они для него главные редакторы. А они потом приходили ко мне и весело рассказывали о новых странностях председателя, советуя:
— Попробуй как-нибудь помириться с Джагаром. Вы же были такими друзьями…
Молчание было нарушено только через четыре года, на пятидесятилетии Джагарова в Сливене. Это был шумный юбилей. В ЦК мне поручили подготовить доклад об имениннике. После окончания торжеств Георгий, тогда уже заместитель председателя Государственного совета, подошел ко мне и обнял:
— Спасибо тебе. Моей самой большой ошибкой было то, что я поссорился с тобой.
К сожалению, не это было его самой большой ошибкой!
Кончина Джагарова была ужасной. В начале 90-х годов рак превратил его в живой скелет. Он был оставлен и обруган всеми. Только Чавдар Добрев и Любен Георгиев крутились около него. Казалось, что он давно уже покинул этот мир. У него не было документов. Он не знал, как разговаривать по телефону-автомату. Не знал, как купить билет на трамвай. Любен Георгиев учил и сопровождал его. И это достойно уважения. С Джагаровым мы увиделись незадолго до его смерти. Тогда я привел Уильяма Мередита и Ричарда Хартайса. Джагаров уже не мог встать с постели.