Ты следующий
Шрифт:
А 2 января 1967 года не слишком талантливый киноактер Рональд Рейган произнес клятву в качестве только что избранного губернатора штата Калифорния. Он считал, что еще можно что-то сделать.
14 февраля сто депутатов-лейбористов в Лондоне осудили американские бомбардировки во Вьетнаме. Впрочем, это не помешало Пентагону начать новое наступление на вьетконговские войска.
20 февраля я с большим трудом провел операцию по перемещению своей семьи и имущества из Западного парка на улицу Искар, 28. В старый еврейский кооперативный дом на углу бульвара Раковского (напротив пожарного депо). Мрачная квартира некоего господина Пилософа (давно эмигрировавшего) могла предоставить Доре нечто вроде мастерской. Тут
В свой день рождения я узнал, что Светлана Аллилуева — дочь Сталина — отказалась возвращаться на свою великую Родину.
10 000 хиппи собрались в нью-йоркском Центральном парке.
12 мая состоялась премьера моего фильма «Молчаливые тропы».
16 мая Солженицын направил съезду советских писателей свой протест против цензуры.
В июне вспыхнула шестидневная война между Израилем и арабскими соседями. Стоило мне открыть выставку Марии Столаровой, как кровопролитие закончилось.
В июле знаменитая Мария Луканова из газеты «Литературен фронт» организовала коллективную экскурсию на пароходе в Стамбул. Морская болезнь, Золотой Рог, Святая София и рынок Капальчарши потрясли, кроме нас с Дорой, еще и Цветана Стоянова и Антоанету, Колю Русева с Люли, Йордана Радичкова и Сузи. И только Мария стояла на носу корабля и писала свой исторический дневник. Другие же в это время организовали замену главного редактора Гошкина Богомилом Райновым.
9 октября в боливийской пустыне в результате хорошо спланированной операции был убит легендарный революционер Че Гевара.
19 ноября я отправился на Витошу…
На фоне этой горы прошла большая часть моей жизни. И она стала символом вечного — того, что не проходит, а остается. Я никогда не видел дома, в котором я родился. Дом моего отца в Этрополе был продан и разнесен по кирпичику у меня на глазах. Тырновский дом, в котором прошли первые десять золотых лет моей жизни, был разрушен еще до того, как сполз в Янтру. Все эти сентиментальные обители существовали лишь в моих воспоминаниях. А Витоша? Она служила фоном для исчезнувших домов и дней. А фон обычно долговечнее нас.
Погода портилась. При спуске с горы меня настигло плохое предчувствие. Гроза встретила меня на Орловом мосту. А когда я пришел домой, Дора сказала мне, что Владко Башев погиб в автомобильной катастрофе на бульваре Ленина напротив Болгарского телеграфного агентства. Эта новость меня подкосила. Первая смерть, которую я прочувствовал как свою. Часть меня умирала в существе, называемом дружбой. Я снова вышел прогуляться. Блуждал в одиночестве по улицам, которые были нашей тайной академией. А в памяти навязчиво вертелось воспоминание о нашей последней встрече. Сейчас оно походило на мистический знак судьбы. Мы столкнулись в дверях редакции. Я шел на работу, а Владко выходил из здания. Он сказал, что плохо себя чувствует, и попросил меня проводить его. Его лоб покраснел и был усыпан капельками пота. А глаза под стеклами очков блестели. Но не только из-за температуры. Мы медленно шли по улице, и Владко со своей детской обстоятельностью рассказывал мне, как его пригласили в студенческий клуб и попросили рассказать о современной советской поэзии. Публика была довольна его выступлением. В конце его заставили прочитать собственные стихи.
Когда он собрался уходить, его остановила очень красивая студентка и сказала:
— Я — ваша судьба. Я вот-вот приду к вам, и вы будете моим навсегда.
Владко трепетал от возбуждения:
— Ты мне веришь? Ну скажи, веришь?! Я бы не поверил, если бы кто-нибудь рассказал мне такое. Но со мной это и правда произошло!
— Конечно, я тебе верю, Владко. И в конце концов, тут нет ничего невероятного. Ты прекрасный поэт, и молодежь тебя любит.
— Ерунда! — почти кричал он. — Есть тут невероятное! Даже абсолютно невероятное! Потому
И вот, когда я в одиночестве бродил по улицам, мне подумалось, что в дверях тогда Владко остановила сама Смерть. Может, Смерть вовсе не такая, какой ее рисуют, а такая, какой ее увидел Владко. А может, я начал сходить с ума.
На похоронах все плакали. Владко умер любимым. Я произнес свое прощальное слово, после чего ко мне подошел Божидар Божилов и оперся на мое плечо. Я подумал, что ему стало плохо, потому что он тоже плакал. Но он горячо зашептал мне в ухо:
— Любо, Любо, какими же вы были друзьями. Везде вместе ходили. И упоминали вас вместе. Как же было бы хорошо, если бы и в могиле вы оказались рядом.
После смерти Владко меня назначили на его место — заместителем главного редактора газеты «Литературен фронт». Я чувствовал, что многие из тех горьких чаш, которые мне предстояло испить, были налиты именно для него.
За океаном над Америкой поднимались столбы черного дыма. Горели города южных штатов. Расовые волнения!
Из Китая все громче доносилось одно имя, напоминающее звон литавр: Цзян Цин! Цзян Цин! Это было имя актрисы, супруги Мао, имя героини «культурной революции», вспыхнувшей по слову Мао. Потом он признался, что не ожидал подобного результата. И сделал самое трудное: вернул джинна обратно в бутылку. Никогда еще ни один властитель не смог загипнотизировать такое колоссальное количество людей.
Вот какие вещи мог разглядеть я со своего наблюдательного пункта, когда в самом конце 1967 года вышла книга моих стихов «Обсерватория». Иллюстрации к ней сделал Светлин Русев. На обложке цвета запекшейся крови было лицо, разорванное на четыре части. Сборник завершался стихотворением «Когда кончился коньяк»:
Ну, а сейчас идите все: доброжелатели, советники и озабоченные тем, каким мне быть!.. …Хочу быть крышкой жестяной от этой вот бутылки лимонада. Хочу, чтоб дочка, одеваясь утром, меня бы спрятала в кармашек своего передника. Чтоб в садике было у нее хоть что-нибудь, из дома принесенное и спрятанное. Ведь туда никто не разрешает приносить подобные вещи. А они так необходимы!.. Когда будет необходимо, я появлюсь и засияю — лучистый, серебристый, как звезда. И моя дочка улыбнется… И пусть нарушатся запреты!Глава 18
1968
Между представлением и словом намного больше пропасть, чем нам дано понять. Есть представленья, для которых нету слов [57] .
1968 год в моем сознании подобен церберу.
Башня — идеологический зиккурат — рухнула. Законы и легенды перемешались.
И как только мои воспоминания хотят выскользнуть, появляется чудовище и задает свои гибельные вопросы.
57
Перевод Ю. Проскурякова.