Ты теперь моя
Шрифт:
— Будет сделано.
Бывший, конечно, не может не пронзить меня напоследок убийственным взглядом. Картинные обидки — его стезя.
— Ты еще пожалеешь, — говорит тихо.
На самом деле больше догадываюсь, чем слышу.
— Пока-пока, Вадик.
Уход Водонаева никого особо не печалит. На первых же перекатах новой хитовой песни всех из-за стола как ветром сдувает. Остаюсь лишь я, и Савельева из солидарности.
Взглянув на часы, невольно округляю глаза и задерживаю дыхание от удивления. Только полтора часа прошло? Как такое возможно? Я же нахожусь
— Хороля, а расскажи мне, как у тебя с Саулем, — просит Ритка, участливо заглядывая мне в лицо. — Очень больно было? — впервые решается на столь откровенный вопрос. Правду говорят, алкоголь раскрепощает. — Как вообще? Приятно? Хоть чуть-чуть?
Не думаю, что кто-либо, кроме Саульского, видел, как я краснею от смущения. Однако в этот момент хватает его незримого присутствия, чтобы я залилась румянцем.
Опускаю взгляд и выдыхаю сиплым шепотом:
— Нормально. Слегка поболело в первый раз… Я немного запаниковала. Но потом боль ушла, и… удалось даже… расслабиться.
— А сейчас? Тебе нравится?
Теряюсь, не определяясь с ответом. Не потому, что не знаю. Как раз потому, что знаю. Озвучить стыдно.
Собираясь с мыслями, оглядываюсь по сторонам. И вновь простреливает сознание это шокирующее желание: незамедлительно отправиться домой. Вскакиваю на ноги, прежде чем обдумываю мотивы.
— Ты куда? — поднимаясь следом, Ритка ловит мою ладонь.
— Прости, мне уже пора домой.
— Так рано?
— Не хочу, чтобы моя карета превратилась в тыкву, а Чарли с Семёном — в мышей, — выдавливаю из себя улыбку. — Надеюсь, ты не обидишься?
— Не обижусь… Просто думала, ты хоть до полуночи посидишь.
— Не могу, — обнимая, целую подругу в щеку. — Еще раз с юбилеем, дорогая! Ни в чем себе не отказывай!
— Постараюсь.
Отстранившись, смотрю Савельевой в глаза. Расстроенной она не выглядит — уже хорошо.
— Ну, всё, мышка. Увидимся в универе. Не провожай. Там холодно, а я в надежных руках, помнишь? — жестом подзываю ребят.
— Помню.
— Веселись, — развернувшись, быстрым шагом направляюсь на выход.
В груди расходится сердце. Рвутся в нем какие-то струны. Дыхание перехватывает.
Не хочу оборачиваться, чтобы не проводить между собой и друзьями последнюю разделительную черту. И так понимаю, что я уже не с ними. Я — другая.
А какая?
Что же творится внутри меня?
Никак не могу определить.
Полноценно вдохнуть получается лишь на улице. Втягиваю в себя холод, а чувствую, как в груди еще жарче становится. Под кожей дрожит это колючее тепло. Плечи стягивает ломким напряжением.
— Юля Владимировна, — окликает Семен, когда я резко торможу, чтобы отдышаться. — Тебе плохо?
— Нет. Нет, — мотаю головой. — Все в порядке. Едем.
Мне зачем-то срочно нужно домой. А зачем? Я не знаю. Мысленно подгоняю Чарли, а он, будто назло, щадит мотор.
Всю дорогу меня бросает то в жар, то в холод. Ощутимо потряхивает. Что это? Тревога или предвкушение?
Не пойму.
Каждое утро, перед выходом из спальни, я думаю о том, как бы избежать встречи с Саульским. Но стоит увидеть его, сердце срывается на бешеный ритм. Волнуюсь настолько, что смотреть в глаза ему не могу. А смотреть хочется. Смазываются все другие ощущения. Мысли в кучу сбиваются, мозг клинит и отключается. Лишь это жгучее желание захватывает все территории. Руководить дыханием, слухом, зрением, нюхом. Все органы восприятия на Саульского настраиваются. Отслеживают, улавливают, безошибочно узнают, вычленяют среди массы других людей.
Немыслимо. Я ведь осознаю, что это не последствия страха, не режим самосохранения. Я уже знаю, что это за ростки пробиваются и упорно прут в высоту к той самой вершине под небом, с которой я свалилась. Мне бы сопротивляться активнее, я ведь его по-прежнему ненавижу, но как-то забываются все приемы, стоит оказаться с Саулем в одном помещении. Неужели он способен настолько подавлять?
Макар глушит мотор, и я будто из транса выплываю, понимая, что мы уже дома. Покидаю машину и, прежде чем успеваю подумать, бреду в сторону мангальной. Сауль сегодня находится там один. Курит и, судя по стакану с янтарной жидкостью, выпивает.
Приблизившись, стараюсь смотреть ему в глаза. Он, сохраняя неподвижность, с меня тоже взгляда не спускает.
Я нарываюсь? Или иду на опережение?
Сердце пускается в безумную скачку. Зашиваясь от волнения, ломится наружу. Но заставить себя остановиться и пойти в обратном направлении не могу. Подхожу совсем близко. Во мне натянут каждый нерв, в то время как Саульский выглядит совершенно расслабленным. Сидит, откинувшись на мягкие подушки плетеного дивана. Поднося к губам сигарету, неторопливо, с очевидным наслаждением глубоко втягивает табачный яд. Я невольно прослеживаю весь процесс этого действа. И, когда так же медленно выдыхает, с безотчетным наслаждением вдыхаю едкую сизую дымку.
Мне привычен этот запах. Он мной уже любим. По коже трепет проносится, когда заглатываю его в себя.
Я в плотном плаще промерзла, а Сауль, кажется, вполне комфортно себя чувствует в одной лишь рубашке. Знаю, если коснусь его, даже через нее, почувствую особый жар его кожи. Он всегда горячий.
Стоит об этом подумать, по телу вторая волна дрожи скатывается. Я прочищаю горло, думая о том, что должна как-то обозначить цель своего вторжения.
Слышу за спиной треск и шорох. Макар и Семен следом притащились. Хочу приказать, чтобы убирались, но вовремя вспоминаю, что так действовать нельзя. Иду на хитрость, подчеркивая главенство Сауля.
— Скажи им, чтобы оставили нас одних.
Он очень долго изучает мое лицо, прежде чем перевести взгляд на охрану. К тому времени, как едва уловимым кивком головы отпускает парней, мое волнение достигает агонизирующего пика. Я уже не могу скрывать, как сильно частит мое дыхание. Не могу контролировать то, что выдают глаза.
И даже когда охрана удаляется, овладеть собой не получается. Разгулялось сердце. Выстукивает не просто в висках, по всему телу резонирует этот сумасшедший ритм.