Ты теперь моя

Тодорова Елена

Вздыхаю, ощущая, как Сауль начинает двигаться. Поднимая руки, сцепляет их у меня за спиной, сминает свитер и, скользнув под шерсть, сжимает талию. Чуть приподнимает меня над полом и отвечает на поцелуй — жадно и напористо.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Рома…

Все случается очень быстро. Поцелуев становится недостаточно. Саульский высаживает меня на стиральную машину, которая в это время с характерным шумом отжимает белье. Дает нам встретиться взглядами буквально на несколько секунд.

Да! Да! Да!

Он раздевает меня, я раздеваю

его — и на это уходит большая часть времени нашей близости. Потому что потом… Когда он характерно врывается в мое тело, растягивает на первых невыносимых толчках… Больно и приятно — неразделимо. Потом… нам обоим хватает меньше десяти толчков, чтобы разорвать замкнувшее наши тела напряжение. Соединиться в одной точке. Сплавиться. Преобразоваться во что-то новое — мощное, объемное, безжалостное и бесстыдное.

Я на эмоциях. Он, вроде, как обычно… Но я абсолютно точно понимаю: прежними мы уже не будем. Мы оба.

Едва стихает чувственная дрожь, тело сотрясает другими эмоциями. Я плачу. Прижимаясь к Саульскому, не отпускаю от себя. Громко и беззастенчиво захлебываюсь слезами.

— Сильно испугалась?

Киваю часто-часто, еще крепче стискивая его руками и ногами.

— Не плачь, — это не помогает. — Юля, не плачь.

— Дай мне пару минут…

— Две. У тебя две минуты.

Этого хватает. Я высыхаю даже быстрее. Силы на исходе.

Когда стиральная машина докручивает последние секунды программы, я, полагая, что ее шум способен как-то смягчить посыл, поддаюсь порыву и заявляю:

— Я никому тебя не отдам, Саульский. Ни Богу, ни черту, ни другой женщине. Никому. Запомни.

— Запомню, — его ответ звучит уже в тишине.

Я пытаюсь отыскать в его голосе злость или хотя бы раздражение, но ничего из этого не различаю.

— Все понятно. Я за тобой, хоть мертвый, ты за мной, хоть в ад, — добивает Сауль. — Порядок. Контракт работает.

А мое сердцебиение вновь становится отрывистым и мощным.

Глава 23

Твое сердце должно быть моим.

Юля

— Ты, вроде как, похудела… Влюбилась, что ли? — Савельева с разбегу заваливается на мою кровать. — О, удобный у тебя матрас! Так пружинит прикольно.

Мои мысли невольно утекают совсем не в том направлении. Кажется, я даже слегка розовею. Напускаю суровость, однако видок у меня, вероятно, смехотворнее, чем у Бунши [8] , когда он строил из себя царя.

— Ничего я не похудела. Такая же.

8

Отсылка к фильму Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию».

— Заметь, отрицаешь только одно! Не похудела, но влюбилась? Ты так покраснела! Офигеть! Я права, что ли?

— Что ли! — бросаю в Ритку подушкой.

Отчего-то сама смеюсь, хотя положение мое отнюдь не радостное. Все сложно. Как и прежде. А возможно, даже хуже.

Потому что теперь я откровенно тоскую, когда Ромы долго нет. Ужасно за него переживаю и безумно ревную.

Не знаю, что послужило причиной, но он, наконец-то, позволил Савельевой приходит к нам домой. Мне очень нравится теперь думать и говорить: к нам домой, наш дом, наша семья, мой муж.

— Ну-ка, ну-ка… — в глазах подруги загорается ярый интерес. — Это же не Вадик?

— Господь с тобой! Вадик! Я пока еще с головой дружу, и со всеми остальными органами тоже.

— Ну, когда-то он тебе нравился.

— Это было не по-настоящему.

Сейчас уверена. То, что я испытывала к Водонаеву, не стоит и десяти процентов того, что я чувствую к Саульскому.

— А с кем по-настоящему? — искренне не догоняет Савельева. — Ты же ни с кем не общаешься, так чтобы близко…

— Алё, башка, я вообще-то замужем, — восклицаю с излишней экспрессией, только потому что мне все еще мучительно неловко за свои чувства.

Даже перед самой собой. А уж перед кем-то посторонним и подавно.

— И… Что? Что-что? Ты влюбилась в Сауля? — вопит эта дурочка на весь дом.

— Да тихо ты, ненормальная! — затыкаю ей рот ладонью. — Всем на свете об этом знать необязательно.

Риткины глаза грозят выйти из орбит, такое потрясение ее разбирает. Отпихнув мою руку, спрашивает сиплым шепотом:

— А он знает? — местоимение с благоговейным ужасом.

— Ну, конечно, нет, — восклицаю на эмоциях. Реакция Савельевой усугубляет мое отчаяние, напоминая, насколько безнадежна такая любовь. — То есть он, кажется, понял. Но я не говорила! И не скажу!

— Почему?

Действительно! Она еще спрашивает!

— Потому что в лицо ему что-то говорить сложно. Такое — особенно. Я не знаю, как объяснить… На какую-то дурость смелости у меня хватает. О, даже очень! А вот эти слова, только представлю, хочется под землю провалиться!

— А-а… — протягивает Рита с неясным посылом.

Возникает затяжная пауза, в которой диалог продолжают наши глаза. Там, конечно, ничего разумного, что-то типа: «Вау!», «Очуметь!», «Вот это чивава!»…

— Ну, надо же… Хо-хо… — все еще не может справиться с шоком Риточка-людоедка [9] .

9

Сравнение с Эллочкой Щукиной из фильма «Двенадцать стульев».

Я сама долго отходила. Да и в этот миг потряхивает, будто новый шквал налетает. Волнительно и страшно.

— И что ты теперь делаешь? Как ведешь себя?

— Ну, как обычно… — неопределенно пожимаю плечами.

— Что, никакого там, я не знаю, сексуального соблазнения?

— В этом нет необходимости. Он… сам в этом плане проявляет интерес.

— М-мм… — ложится на живот и подпирает ладонями лицо. — Значит, он охотно тебя потрахивает?

— Савельева, ну что за выражения?

— А чё такого? Все так говорят. А ты? Тебе нравится?