Ты теперь моя
Шрифт:
Сейчас.
Не слышу ни своего нервного всхлипа, ни характерного щелчка разблокировки. Первое ощущение извне — удар ледяного ветра в лицо. Прежде мне доводилось держать оружие, но никогда не приходилось стрелять. Уповаю на то, что механизм незамысловат настолько, насколько рисует его мое воображение. Просто нажать на курок.
Поднимая пистолет, удерживаю его тяжесть обеими руками. На мгновение зажмуриваюсь, страшась того, что могу увидеть. А потом резко распахиваю глаза. У меня нет ни должного опыта, ни времени, чтобы охватить ситуацию целиком. Натыкаюсь взглядом сразу на Саульского. С нервным смешком рвано выдыхаю радость, забывая, что держу его на прицеле.
— Ты что вытворяешь? — напирает он, оттесняя меня обратно к машине.
Вижу на его лице и на белой рубашке россыпь бесчисленных красных крапинок.
Кровь. Кровь. Кровь.
Меня охватывает ужас.
— Вернись в машину, — сурово цедит Сауль, выдергивая из моих рук ствол.
— Что произошло? Ты ранен?
Мои глаза заполнены слезами, но это не мешает подметить периферийным зрением, что остальные мужчины не двигаются. Стоят и хранят молчание.
— Со мной все в порядке. Вернись в машину. Сейчас же!
Распахивая дверь, обхватывает меня руками и трамбует на заднее сиденье. Я несдержанно цепляюсь за его шею, не давая отстраниться. Хочу с собой уволочь. Спрятать. Закрыть.
— Юля!
— Не оставляй меня, Рома… Рома… Ромочка, едем домой… Пожалуйста, едем домой прямо сейчас…
— Разожми руки, Юля, — он, конечно, может силой меня оторвать, но, несмотря на раздражение в голосе, по какой-то причине этого не делает. — Я вернусь через несколько минут.
— Обещай…
— Обещаю.
— Ты не можешь быть уверен…
— Я могу все.
Разжимая мои пальцы, неделикатно толкает глубже в салон и с громким ударом захлопывает дверь.
Скручиваясь, стискиваю перед собой ладони и задушенным шепотом бормочу какие-то молитвы. Теперь я реагирую на каждый шорох, до ужаса страшась услышать новые звуки выстрелов.
Чья это кровь? Чья это кровь? Чья это кровь?
Господи, пожалуйста…
Я научусь его слушаться… Научусь! Только пусть все будет хорошо!
Наверное, срок моей эмоциональной агонии не так долог, как ощущается. Но мне в какой-то момент кажется, что я переломлю сама себе пальцы, настолько отчаянно я их сплетаю. Шепчу что-то уже совершенно бессвязное, даю противоестественные обещания.
Первой открывается водительская дверь, и в салон вместе с порывом ветра ныряет Чарли. Волна паники сумасшедшим гейзером ударяет меня под горло, но не успевают сформироваться вопросы, как отрывается и пассажирская.
Шквал эмоций обдает меня изнутри горячей волной, и я одномоментно выхожу из леденящего застоя. Громко и протяжно выдыхая, пытливо осматриваю Саульского на предмет физических повреждений. Насколько это, конечно, возможно с заднего сиденья. Он выглядит таким же монолитным и спокойным, как и обычно. Открывает бардачок, извлекает оттуда пачку влажных салфеток и принимается оттирать от крови лицо, шею и руки.
— Сука, показушник, бля, — выплевывает Чарли сквозь смех, и я только сейчас понимаю, что, наконец, услышала, как он разговаривает.
Первый раз его замечание «Фроловские» прошло мимо меня по причине сильного волнения.
Машина трогается. Едем медленно и в полной тишине. Я бы могла ее нарушить, но еще не нахожу слов, с которых лучше начать. Взрываюсь дома, когда Рома отдает распоряжение сервировать стол и скрывается в ванной первого этажа. Врываюсь следом за ним, не озадачиваясь, понравится ли ему это или нет.
Встречаемся взглядами в зеркале. Его — тяжелый и темный. Но есть в нем что-то еще. Это чувство окатывает меня с ног до головы жаром.
Какое-то время еще сохраняем тишину. Пока он подворачивает рукава по локоть, подставляет ладони и предплечья под поток воды. Склонившись, несколько раз ополаскивает лицо, затылок и шею.
Встряхивает кисти, но не спешит брать полотенце. Давая холодным каплям стечь по лицу за ворот перепачканной рубашки, вновь возобновляет зрительный контакт со мной.
— Последнее предупреждения, Юля. Еще раз ты ослушаешься приказа, посажу дома под замок.
Меня разрывает от противоречивых чувств. Слишком много их. Это и злость, и радость, и страх, и отчаяние, и тоска, и предвкушение… Слишком много и слишком сильно — сминает душу. Выворачивает наизнанку.
— Я не хотела. Испугалась, услышав выстрелы.
— Ты подставилась. И кроме того отвлекла меня.
— Прости, — впервые произношу это настолько искренне. — Тебя пытались убить?
— Никто не пытался меня убить.
— Но чья это кровь? Кто стрелял? Что произошло?
Не хочу его нервировать. Вижу, что и так на пределе. Мне просто все еще до ужаса страшно. За него.
— Никто не пытался меня убить, — упорно и ожесточенно повторяет Саульский, опуская все остальные вопросы.
Сжимает края фаянса пальцами. Склоняя голову немного ниже, уводит взгляд. Мне тотчас становится холодно. Я хочу его обнять, коснуться его огня. Пусть обжигает.
И я обнимаю. Подхожу сзади, обхватываю руками, утыкаюсь носом между лопаток, игнорируя острый чужеродный металлический запах, вдыхаю лишь его собственный.
Саульский не двигается. Я тоже.
— Прости. За все, что я делаю неправильно. Прости.
Размыкая мои кисти, он медленно оборачивается. Поджимая губы, долго всматривается мне в глаза. Ничего не говорит.
Может, у него, как и у меня, слова закончились? Может…
Хватаясь за окровавленный воротничок его рубашки, я приподнимаюсь на носочки. Приближаюсь медленно, взглядом уговаривая не отталкивать. Он прослеживает эти манипуляции: смотрит мне в глаза, на губы, снова в глаза, и снова на губы… С шумным выдохом легко касаюсь его влажной кожи. Собирая холодные капли воды, подбираюсь к губам. Приникаю с дрожью. Целую мягко и безумно взволнованно. Грудь ожидаемо простреливают искрящиеся всполохи.