Ты теперь моя
Шрифт:
— Имею, Юля, — заявляет с тем же бесящим спокойствием. — Одевайся. Мы едем домой.
— Никуда я с тобой не поеду, — цежу сквозь зубы.
Он сдавливает мои плечи и молча разворачивает в сторону шкафа.
— Я сказал, одевайся.
— А я сказала, нет!
Продолжает подталкивать в спину. По инерции мое тело поддается, пока я резко не прокручиваюсь в руках Сауля. Прежде чем успеваю обдумать, на что нарываюсь, залепляю ему пощечину и в каком-то безумном угаре процарапываю щеку до самой шеи.
Надсадный выдох сходит
Я должна что-то сказать. Как-то сгладить свой проступок. Но у меня попросту не хватает смелости выдавить из себя какой-то членораздельный звук.
С запоздалым сожалением прослеживаю за тем, как Саульский медленно проводит по царапинам ладонью и смотрит на смазанную кровь.
— Ты хоть представляешь, что я с тобой за это сделаю?
Мне страшно от этого вопроса, от вкрадчивого тона, которым он задан. Но я же глупая, упрямая, отчаянная… ревнующая…
Едва мозг вычленяет эти чувства, задыхаюсь от ужаса.
Это невозможно!
Невозможно…
— Мне все равно! Я не боюсь.
— Если не боишься, чего так трясешься?
— От злости! Ненавижу тебя!
— А я думаю, дело совсем в другом.
— Нет!
Он вздыхает, будто с сожалением, хотя ему, конечно, ни хрена не жаль меня.
— Я же предупреждал, Юля.
— В смысле?
— Обожжешься.
Обожглась.
Глава 21
Только так побеждают.
к/ф «Рокки»
Юля
Пока я стою, боясь пошевелиться, чтобы не рассыпаться, Сауль, не разрывая зрительного контакта, медленно разжимает пальцы на моих плечах. Нехотя отпускает. Мое срывающее дыхание буквально кричит о внутренней панике, но мне уже все равно, как я выгляжу и какое произвожу впечатление.
Я не знаю, что мне делать. Как правильно? Я в полной растерянности. В голову лезут совсем уж дикие мысли, и я… не пускаю их. Ледяная волна бежит по спине — так мне страшно. Но боюсь я не Саульского. Себя.
Он выходит из комнаты, оставляя меня одну. Слышу, как в ванной пускает воду. Долго она бежит, а я все стою посреди комнаты. Стою и стою… Знаю, что умывается холодной — газовая колонка не включается. Умывается он, а холодно мне. Трясет, вижу это — не только чувствую. Обнимая себя руками, пытаюсь это прекратить, а не срабатывает. Мне холодно.
Хочу разозлиться. Давай же!
Не получается.
Как же страшно… Страшно признавать те чувства, что я к нему испытываю. Вот только то, что Сауль озвучил, и как при этом смотрел, беспощадно толкает к острому осознанию — он раньше меня понял.
Вернувшись в комнату, он спокойно принимается одеваться. А я все еще стою. Машинально за ним наблюдаю. Бросит меня?
Почему так хочется заплакать?
Я, конечно, ни за что не стану! Держусь перед ним, хоть и трясет по-прежнему нещадно.
— Одевайся, Юля, — говорит, задерживая взгляд на моем лице. Не двигаюсь, тупо пялясь на две красные полосы у него на щеке, пока не повторяет с нажимом: — Одевайся.
— Я не понимаю…
— Зато я понимаю. Слушай, что говорю. Надо выбираться из этой коробки. На воздух, во внешний мир. Ты тут одна не останешься, а если останусь я — будет хреново.
И я затыкаюсь. Замыкаю внутри себя весь тот хаос, с которым по-другому справиться не получается.
Одеваюсь медленно. Пальцы меня совсем не слушаются. Джинсы не лезут на бедра. Свитер несколько раз из рук выпадает. Волосы усмирить даже не пробую, оставляю распущенными.
Как ни странно, едем мы не домой. Сауль дает Чарли распоряжение ехать в порт. Я тяжело сглатываю, пытаясь поймать на лице мужа хоть какую-то эмоцию. Что это значит? Что он собирается со мной делать? Совершенно не к месту всплывает в памяти предупреждение Вадика про Золотой Рог. Грузовые терминалы — еще безнадежнее. Не могу не волноваться.
Пока мы добираемся, дождь прекращается, но промозглая сырость продолжает висеть в воздухе увесистым плотным смогом. Не знаю, какую цель преследует Сауль: правда ли собирается меня утопить или просто на нервах играет? Послушно таскаюсь за ним от причала к причалу, пока он, вроде как совершенно не озадачиваясь моим присутствием, решает рабочие вопросы.
Через несколько часов таких хождений, когда у меня уже ноги гудят от усталости и язык чешется от вынужденного молчания, Саульский направляется к зданию офиса, и я так же молча — за ним. В кабинете тепло и уютно, но внутренней тряске это не мешает. Она продолжается.
Чего он, черт возьми, добивается? Я теперь постоянно буду при нем? Что за ерунда?
Хотелось бы сказать, что на нервах я забываю обо всем, что произошло утром, о том, что ответа на мой вопрос он так и не дал, о своих чувствах… Но это вовсе не так. Я не могу не думать обо всем этом.
А еще, наблюдая за тем, как Саульский работает, меня вдруг разбивает неистовое желание подойти к нему, забраться на колени, крепко-крепко обнять, уткнуться носом в шею и попросить, чтобы он заверил, что я единственная. Пусть хоть соврет! Но он не станет, конечно. Не в его это характере. Не считает обязанным передо мной объясняться, а врать уж тем более.
Завтракаем и обедаем в его кабинете, секретарь вносит доставку из ресторана и несколько раз, будто по часам, кофе. Я ее рассматриваю в первый раз, а потом теряю интерес, подмечая, что возраст у нее далеко не тот, который способен заинтересовать Саульского. Выглядит приятно, но подойдет больше моему папе.
Под вечер напряжение вытряхивает из меня новые эмоции. Меня разрывает от бездействия. Я растеряна и сбита столку, не знаю, что должна делать, но и не могу больше хранить благоразумное молчание.