Ты теперь моя
Шрифт:
— Жалко? — прожигает меня взглядом.
— Не в том плане, в котором думаешь ты! Как невиновного человека — конечно.
— В церковь сходи. Свечку поставь, — советует он все с той же жестокостью. У меня озноб по коже идет. — Это то, что я умею делать. То, как я чувствую. Такой я есть, Юля. Я проломил его сраный череп. Из-за тебя, конечно. Я уничтожил всех, кто мог быть с тобой связан. Но тебе ведь на самом деле нравится это слышать?
— Нет, не нравится, — быстро выпаливаю я.
А у самой лицо огнем вспыхивает. От стыда и отчаянного
— Нравится, — грубо выталкивает он. — Если бы ты ничего ко мне не чувствовала, как хочешь сейчас показать, ты бы здесь не сидела, Юля. Ты бы не вернулась. Потому что ты знаешь, кто я такой. Ты знаешь, что я не оставлю тебя в покое. И ты не хочешь, чтобы я оставлял.
Громко сглатывая, едва не давлюсь слюной. Затравленно выдерживаю его тяжелый взгляд, хотя в тот миг мне хочется вскочить и сбежать. Сбежать от самой себя.
Если бы это было возможно…
— Ты ошибаешься, Рома. Ты очень сильно ошибаешься. Свои мотивы я озвучила. Четко и ясно. Я просто хочу, чтобы все это прекратилось.
— Все и прекратилось, Юля. Год назад.
— Тогда, думаю, на этом всё.
Саульский молчит. А я, собравшись с силами, наконец, решительно выхожу из-за стола. Игнорируя дождь, ступаю прямо под острые жалящие струи. Но совершаю лишь несколько шагов к двери, ведущей внутрь здания, когда чувствую на плечах мужские ладони.
Не стану врать: я знала, что он это сделает.
Грубо дернув, Саульский разворачивает меня к себе лицом. Громко вскрикиваю и замираю, всеми силами пытаясь глушить бунтующие в груди чувства.
Господи… Я забыла, какой он большой и высокий. Сильный и подавляющий.
— Со мной поехали. Юля!
Меня натуральным образом трясет. И это не следствие холодного дождя, который хлещет из разверзнувшегося над нами неба. Это реакция на силу эмоций, которыми наполнен грубый голос Саульского.
Но я не могу.
Я не могу поехать с ним. Не могу.
— Рома, отпусти. Пожалуйста…
— Юлька… — кричит практически шепотом, так как голос его подводит. Прижимаясь к моему лицу своим, совершает шумный и рваный вдох. Скользит по щеке мягкой от влаги щетиной. Сминает твердыми и горячими губами кожу. — Юля!
Его запах одуряет. Прожигает легкие и грудь. Задохнуться хочется с ним внутри. Взорваться от ощущений.
— Не делай так, — отчаянно взываю я, упираясь ладонями ему в грудь. Сама же безумно обнять хочу! Приклеиться с таким давлением, чтобы не только душевную, физическую боль испытать. — Отпусти меня, Рома. Пусти же!
Я должна оставаться сильной…
— Пусти!!! — кричу с исступленным надрывом. — Рома… Пожалуйста…
Я должна оставаться сильной, потому что дома меня ждет самый главный человек в нашей общей вселенной.
— Юля! Я же за тобой все равно приду. Не сегодня, так завтра! Ты понимаешь, что не будем мы порознь?! Не будем! Не сможем!
— Сейчас отпусти… Отпусти! Мне домой нужно!!!
— Зачем?!
— К
Глава 48
Но, если б в этой жизни я не встретилась с тобой,
Я не узнала б смысла.
Юля
— Момо хорошо говорить по-русски? Лучши?
Отрывая взгляд от окна, смотрю на девушку-японку, которая являлась моей единственной компанией и помощницей на протяжении последнего года. Когда я без каких-либо навыков и знания языка оказалась в Японии, Момо стала моей Пятницей на необитаемом острове.
— Лучше, — заверяю я ее, растягивая губы в улыбке. — Отлично!
Мы познакомились в магазине. Я уже смирилась, что умру с голоду, когда эта милая девушка заговорила со мной на ломанном русском языке и помогла понять, что написано на этикетках.
— Я любить русский. Моя дедушка был русский, — сказала она тогда и искренне улыбнулась, заставив меня на эмоциях прослезиться.
Через какое-то время эта миниатюрная девчушка стала не только моей верной помощницей, но и человеком, которому я могла излить душу. Несмотря на то, что из-за существенного языкового барьера наши разговоры неоднократно заканчивались безудержным смехом.
— Я рос в очень большой семье. Три брата и две сестры младше Момо! Момо знает, как помочь с киддо [12] .Момо поможет, — заверила она меня, когда родился Богдан.
12
Киддо — малыш.
И исполнила свое обещание. Не раздумывая, последовала за нами и в Россию.
— Хватит пить кофе. Не-хо-ро-шо для ребенка.
Промывая над раковиной рис, Момо с улыбкой поглядывает на меня. Она постоянно улыбается. Ее позитивный настрой очень близок по натуре моему. Наверное, поэтому мы так хорошо поладили.
— Нехорошо, — соглашаюсь, но чашку из рук не выпускаю.
Богдан снова всю ночь провисел на груди. Зубы мучают, никак не прорежутся. В пять утра только уснул, потому как вымотался. А я с красными глазами поплелась в душ. После затолкала в себе грамм сто миндаля и принялась за кофе. Никак не могу отказаться от укоренившейся привычки встречать с этим ароматным напитком рассвет.
— Момо может сделать для тебя чай, — я морщу нос, потому что не люблю тот чай, который она заваривает. — А кар-тош-ку? Хочешь?
— Хочу, — смеюсь и киваю.
— Сделаем!
— А с рисом что делать собираешься?
— Суши. Ты любить, я знать.
— Ага. Супер!
— Супер!
— К обеду еще Рита забежит. Посидим вместе.
— Тогда Момо сделает еще сашими. И много соуса.
Много, в понимании моей японской подруги, означает разные виды.
— Я немного отдохну, пока Бодя спит.