Ты всё ещё моя
Шрифт:
Журнал вызовов чист. Ни входящих, ни исходящих, ни пропущенных. Кристально.
Вдох раздувает ребра до треска, пока пялюсь на иконку сообщений.
Выдаю и резко касаюсь пальцем экрана.
Сонька, Лия, я, Варя, Рина, Анж, Франкенштейн, Рома Кух… Рома, блядь… Что еще за Рома?!
Конечно же, я открываю.
Привет. Чего трубку не берешь?
Занята.
Встретимся?
Не получится. Извини.
Почему?
Сама как-то разберусь.
Смысл?
У меня парень очень ревнивый.
Не хочу проблем.
Извини.
Пока.
__________________________
O Пользователь заблокирован. Разблокировать? Да/Нет
Прокрутка заканчивается. Экран гаснет. А я продолжаю разрывать воздух тяжелыми отрывистыми вздохами. Умом понимаю, что Лиза этого кента отшила, а один хрен колотит. Была бы возможность - удавил только за те мысли, что он допускал, предлагая показать моей, вашу мать, Дикарке, «пару фишек».
Думаю, думаю, думаю… И перебиваю контакт себе в телефон.
Воспитательная беседа не помешает.
Только после этого вскрываю записную книжку и озадачиваюсь поиском контакта, ради которого изначально залез в телефон Лизы. Чуйка не подводит. Какой бы чудной не была моя Дикарка, контакты врачей она сохраняет дотошно, как и большинство женских особей.
«Гинеколог Лидия Владимировна».
Переношу цифра в цифру и подписываю точно так же. Жаль, фамилии и названия клиники нет. Но, думаю, разберусь.
С трудом переборов порывы продолжать копаться, блокирую и возвращаю телефон на место. А потом… Просовываю руку под подушку и вытаскиваю цепочку с крылом. Закидываю в карман брюк к своей.
Оглядываюсь, тушу свет и выхожу.
По дороге назад стягиваю пиджак, сдергиваю бабочку, раскрываю рубашку. Шагаю через порог и застываю.
Пауза. Всемирная.
Вращения прекращаются.
Только сердце будто маятник. Выколачивает на обе стороны. Дышать тяжело. И все равно все эти ощущения, когда смотрим с Лизой друг другу в глаза, кайф, на который я пожизненно подсел.
Отмирая, закрываю дверь. Сбрасываю в кресло вещи. Вынимаю из брюк наши крылья, их сразу под подушку прячу. Тогда уж раздеваюсь полностью и иду к своей недостижимой мечте.
Стаскиваю с нее полотенце.
На бешеных повторах теряю человечность. Какие бы планы себе не рисовал, с Лизой Богдановой разворачиваю захватническую войну. Она осторожничает и бережет свой суверенитет. Я беру ее в блокаду.
Лоб в лоб. Глаза в глаза.
Вдох. Выдох.
Губы в губы. Цепляемся и растворяемся. Забивает жаром грудь. Разливается жидким огнем по всему телу. Лиза нежничает, я невольно притормаживаю.
Плавлюсь… Плавлюсь, вашу мать...
Демоны упорно держат меня во тьме,
В сердце пожарище разгорается, но я топлю, как Лиза просит – ласково. Медленно опускаю на кровать. Накрываю осторожно. Долго целую. Неспешно касаюсь. На пике вхожу, когда уже дрожит непрерывно.
Люблю ее… Да, именно люблю. С надрывом, но без жести.
Потому что моя. Бывшая, настоящая и будущая.
Моя.
40
Если все люди по парам, то ты – мой мужчина.
Просыпаюсь на рассвете. Шевелюсь, нежась в горячих и крепких объятиях Чарушина. Даю себе время, чтобы насладиться этим контактом. Пару минут, но все же…
«Любимый мой… Любимый…», – повторяю мысленно, с упоением разглядывая его лицо и жадно втягивая запах его кожи.
Тихонько вздыхаю и осторожно прокручиваюсь, чтобы нащупать под подушкой свою цепочку. Она против цепочки Чарушина тоньше, без проблем распознаю. Но едва вытягиваю, Артем перехватывает мое запястье.
На мгновение замираем, глядя друг другу в глаза. Что-то сгорает внутри. Трепетно. Сладко. Неповторимо.
«Ты красивая. Самая-самая…»
«Я тебя люто…»
«На хуй всех. Только ты…»
– Куда ты так рано? – сипит Чарушин охрипшим после сна голосом. – Воскресенье, насколько я помню, – бросает ленивый взгляд куда-то поверх моей головы. Но довольно быстро его возвращает и вновь вцепляется так, что все барьеры рушатся. Не спрятаться. – Давай еще поспим.
– Ты спи, а я пойду к себе, – шепчу смущенно. – Не хочу, чтобы девочки увидели… Нехорошо.
– Гонишь, что ли? Что значит твое «нехорошо»? – не скрывает раздражения.
– Неприлично, – выталкиваю уже тяжелее. – Мне неудобно, Артем.
Он стискивает челюсти, закатывает глаза и с шумом переводит дыхание.
Пауза продолжительная и дробная. Последнее из-за моего сердца – оно выбивает странный, отрывистый и учащенный такт.
– Правда… Я… – пытаюсь собрать мысли в связное предложение.
Только Чарушин так неожиданно надвигается, что я замолкаю и падаю на подушку.
– Доверяешь мне? Доверяешь? – допытывается с уже привычной, но все еще поражающей меня зацикленностью.
В очередной раз показывает, как зависим именно от доверия. Для него это что-то крайне важное, болезненное, призрачное, недостижимое и одержимое.
– Доверяю, Артем, – заверяю с неизменной отдачей.
Как могу, закрываю. Ловлю в глазах вспышку такой простой и такой искренней радости. Задыхаюсь, пока Чарушин, сохраняя внешнюю суровость, вытягивает из моих слабо сжатых пальцев цепочку, прячет ее обратно под подушку и выдыхает как-то особенно жарко и вместе с тем уязвимо: