Ты – всё
Шрифт:
– Ты же знаешь, что со мной у тебя нет шансов, Зай?
– Эй! – восклицаю возмущенно, словно это не является правдой. Отрывая глаза, заявляю: – Я так не думаю!
Нечаев изгибает бровь, но снисходительно делает вид, что верит.
– Почему ты бросил футбол? Ты же так любил…
Отворачивается раньше, чем я успеваю договорить. Смотрит в сторону. Хмурится. Молчит. Сжимает челюсти так люто, что не только прочерчиваются скулы, но и различим скрежет зубов.
– Ответь мне, – прошу задушенно. – Сам ведь требуешь так много!
Пронизывает взглядом.
– В один момент понял, что должен двигаться дальше. Вот и все.
Вот и все? А кажется, что скрывается нечто большее. Иначе бы так не реагировал.
Но что ему скажешь?
Приходится продолжать задавать вопросы.
– Почему ты не пошел работать в компанию отца?
Взгляд наглее, глубже, алчнее. Распечатывает. Вскрывает на живую. Без анестезии.
– Потому что ты бы туда не пришла, – ошарашивает Ян.
Сам же никаких эмоций не выдает. Настолько беспристрастно эту информацию сообщает, что звучит попросту жестоко.
– Супер, – хрипло ерничаю я.
Скрещивая руки на груди, расстроенно замолкаю.
– Раньше думал, самые близкие – это по крови, – проговаривает Нечаев серьезно и одновременно по-особенному внушительно. – Разлука с тобой продемонстрировала, что не всегда эта теория работает. Есть исключения.
– И что это значит, Ян? – выдыхаю с трудом.
– Тебя недоставало так, словно я с тобой родился, – признается с тем удивительным сочетанием грубости, важности и нежности, на которые только Ян Нечаев способен. – Как жизненно важного органа, Ю. Как сердца, печени, почек, легких, кожи… – выдает с таким давлением, силой и скоростью, что поражает, как автоматная очередь. Мне даже кажется, что я запах пороха чувствую, пока я задыхаюсь, а он срывает. – Блядь… Всего, сука, сразу, Ю!
– Что же мешало тебе вернуться?! Что, Ян?! Раньше, чем через год!!! Не знаю, чем ты занимался… Как справлялся… А я реально много пережила!
И снова он молчит.
Смотрит – до дна души достает. Когда пытаюсь отвернуться, ловит мое лицо руками. Прикасается лбом к переносице.
– Расскажи мне про этот гребаный год. Расскажи, – шепчет, обжигая губы.
Так больно, грудь до треска тисками сжимает.
Мотаю головой.
– Это уже неважно! Просто отразила твое очередное наступление. Сейчас у нас с тобой отношения сугубо на физическом уровне!
– Бред не неси! Не неси бред, Ю, – остужает арктическим холодом. И жестко чеканит, расставляя акценты: – Эти отношения хранят ключи от нашего прошлого, управляют настоящим и создают будущее.
Мне хочется кричать, но нечем крыть.
Понимаю, что тону в нем все глубже, однако когда он такие слова говорит, топтаться по ним, лишь бы оттолкнуться, не могу.
Застываем. Тяжело дышим друг другу в губы.
Втягиваю влажный запах ночи, дурманящую горчинку никотина, бесноватый вирус Нечаева, черную магию его жадной страсти.
Финал этой ночи оба знаем. Знаем давно.
Он не скажет, что я возбудила его. Я не скажу, что нуждаюсь в нем. Но секс у нас будет.
Секс будет, как вершина. Как жирная черта под всем сказанным. Как лестница в небо. Как знак бесконечности. Как печать вечности.
Ян слезает с мотоцикла и стягивает с него меня. Показывает на мои ботинки, прежде чем снять свои, и я покорно выскальзываю.
Взявшись за руки, босиком к спуску бежим. Спешим, словно до конца мира считанные минуты остались. Вздрагиваем, когда ступнями касаемся прохладной травы. С загнанными вздохами достигаем укромного участка.
Падаем навзничь. Смотрим в звездное небо. Отрывисто дышим эфиром разбушевавшейся страсти. Без слов раздеваемся. Разлетаются вещи по сторонам.
Рывок, и Ян накрывает мое тело своим. Кожа к коже. А под спиной густая и шелковистая трава.
Глаза в глаза. Встреча с надрывом.
Душа в душу. Смертельная схватка.
Сердце в сердце. Упоительный бой.
Губы в губы. Парализующее отравление.
Поцелуй. Ни с чем не сравнимый вкус одержимости. Взрывы по аварийным точкам. Нежный пожар в груди. Граничащее с болью удовольствие. Задушенный крик.
– Зая, моя Зая… – ласковый выплеск досады перед ослепляющим толчком. – Моя, моя, моя… – шепот, перетекающий в глухое шипение похоти.
Горячие ладони на бедрах и талии. Крепкие пальцы, заставляющие открываться и отдаваться настолько, насколько нельзя. Грубые стоны и тяжесть рваного дыхания в районе покрытой испариной шеи.
Толчки – жгучие, тугие, пробуждающие, живительные, исцеляющие, плавящие в сладкую патоку. Неутолимое желание этой греховной и вместе с тем священной близости.
– Я-я-ян…
– Ю-ю…
Запретные мысли о любви отыскивают выход в поцелуях. Поцелуи превращаются в акт невыразимой и глубокой нежности. Нежность распахивает сердца. Оглушающе щелкают замки. Освободившись от оков, взлетаем высоко в небо. Затяжные душераздирающие пируэты. Серия чудотворных приступов. И мы сгораем, как метеороиды.
40
Я ведь просто Зая.
Я не из твоей стаи.
Счастье не может быть вечным. Чтобы не исчерпать выделенные жизнью крохи слишком быстро, злоупотреблять нельзя.
Я пытаюсь попрощаться с Яном. Я, честно, пытаюсь.
Сердце скулит и ноет, но я уговариваю себя сохранять стойкость. Когда возвращаемся в город, на характере еду к дому Андросовых. Оставляю мотоцикл на парковке и, радуясь ночи, которая дает возможность скрывать эмоции хотя бы частично, покидаю парковку, прежде чем Ян успевает заглушить мотор своего байка.
Он настигает меня между многоэтажками. В самом темном уголке. А я все равно глаза его вижу.