Ты – всё
Шрифт:
– Боже… Пожалуйста… Боже… Тише-тише… А-ах… Бо-о-оже-е-е, – последнее обращение – уже начало истерики.
И это все за мгновение до того, как меня, словно напичканную недоработанными препаратами и бьющуюся в припадке лабораторную мышь, ослепляет вспышка света.
– Ах-х… – резкий испуганный вдох.
И безжизненно замираю.
В уборную, заполняя собой все адово пространство, заходит одетый в треники Ян. Не знаю, почему отмечаю то, что он их натянул. Лихорадочно моргая, так и так пялюсь исключительно на его рельефную грудь.
Просто не могу поднять взгляда выше. Не могу посмотреть ему в глаза. Не могу даже дыхание возобновить.
– Это ищешь?
Между длинными смуглыми пальцами моя бритва. Перебирает ее лениво, как, случалось, сигарету, прежде чем раскурить.
«Воля…» – чтение так же неосознанно, как и все, что сейчас в моем организме происходит.
Сглатываю. Но давление в груди усиливается.
Поднимаю взгляд.
В воспаленных глазах Нечаева разоблачительное понимание.
Знает.
Закусываю губы, чтобы тормознуть поднявшийся из нутра вопль ужаса. В агонии лишь скулю.
Но по щекам уже льются слезы.
Стираю, стираю… А их меньше не становится.
Ян надвигается. Сжимает ладонями мои плечи.
И…
Смотрит так остро.
Я…
Я кричу.
42
Выбор давно сделан.
Просыпаюсь без рывков, но с четким ощущением, будто кто-то на спину лег, чтобы разбудить. Кожу тотчас накрывает дрожью. От нее я и вздрагиваю. Упираясь ладонями в матрас, переворачиваюсь.
Едва понимаю, что Юнии нет рядом, вскидываюсь.
На автомате натягиваю трико и так же бездумно хватаюсь за сигареты.
Потом говорю себе:
– Стой.
Догадываюсь ведь, куда пошла. Знаю, что должен делать.
Тихо пересекаю зону гостиной. Трясущимися пальцами касаюсь столешницы. Оставляю сигареты, а заодно выдерживаю равновесие.
Косметички, за которой я все последние дни неотступно наблюдал, нет.
События развиваются по предполагаемому сценарию. Но жути, которая окутывает саваном душу, это не отменяет.
Шорохи из уборной резко превращаются в беспорядочный шум.
Снова в дрожь бросает, отмечаю отстраненно.
Господи… Дай мне силы…
Открыв нижний угловой шкафчик, скольжу ладонью вглубь, пока дерево не вдавливается в плечо. Нащупав бритву, вместе со скотчем от поверхности отрываю.
Забрал ее еще до того, как закралось понимание, что Ю – моя хрупкая светлая девочка – сама себя режет. С ее слов решил, что позволяет какой-то гребаной тварюге использовать эту хрень во время секса. После разговора с Повериным дал волю чутью, которое с первого контакта орала сиреной, что никакого секса у моей Ю ни с кем не было и нет, и вот тогда оглушило по-страшному.
Когда нашел этот ее, мать вашу, клад… Когда увидел, что все до мелочей сберегла… Когда осознал, что порезами этими глушит какую-то боль… Убило.
Не соврал. И не преувеличил.
Около часа неподвижно в машине просидел. Застыв в оцепенении, справлялся с эмоциями.
Хотелось в тот же миг вывалить всю эту информацию на Ю, пристегнуть к себе ремнями, проникнуть в ее голову, контролировать ее мысли, порывы и желания… Да что там! Каждый чертов вдох и выдох рвался отслеживать!
Она злилась, что я слишком настойчив. Но, блядь, она даже не подозревала, что это я еще сдерживаюсь.
Я старался изо всех своих сил.
Господи… Дай еще…
Яростно сжимая челюсти, шагаю в сторону уборной. На ходу ошметки клейкой ленты выкидываю. Без каких-либо предупреждающих сигналов распахиваю дверь и решительно преодолеваю разделяющее нас с Ю расстояние.
Перебирая пальцами клятую бритву, строго спрашиваю сразу за все:
– Это ищешь?
Даю понять, что поймал на горячем. Припираю к стенке, потому как чувствую, ее же саму эта ложь вусмерть вымотала.
Взгляд поднимает, чтобы убедиться. Тут же закусывает губы, скулить начинает, слезы по щекам льются, но девочка моя упрямо держится.
Держится, пока не шагаю, чтобы обнять.
Стоит лишь прикоснуться, неровный ряд задушенных всхлипов ломается, и Ю выпускает крик. С этим криком вдыхает в меня боль такой интенсивности, что кажется, как только она дойдет до сердца – умру.
Спасает лишь то, что умирать я не имею права.
Нет, умирать я не имею права.
Господи… Дай силы… Дай…
И все эти силы я использую, чтобы прижать бьющуюся в истерике Юнию еще ближе к своему разодранному сердцу. Перебиваю ее нежным ароматом запах крови, который так проворно подтягивает память. А в остальном… Все на облегчение ее страданий ставлю. Даже когда крик переходит в хрип, выплескивает в меня столько всего, что плоть одновременно и процессу горения поддается, и режиму заморозки. Разрезает кристаллами льда, распирает и сжигает дотла.
Мокрый по пояс, исцарапан, местами даже покусан. Зажимая зубами кожу у меня на плечах и груди, Ю тормозит истерику.
– Блядь, Зай… – злюсь на уничтожающее ее упрямство. – Да выкричись ты, мать твою!
Мотает головой. Губы растерзаны в кровь. Слезы бегут безостановочно.
Задыхается. Заикается. Захлебывается.
– Не х-хочу кри-чать… Не б-буду б-боль-ше…
– А что ты хочешь? Дать тебе чертово лезвие?
Кивает, выражая не только безумную зависимость от этих проклятых повреждений, но и стыд, и страх.
– Что будешь делать? – сохраняю ровный тон строгого родителя, в то время как психологически от ужаса до отчаяния летаю. – Давай сразу проясним: наносить себе раны я тебе больше не позволю, Ю. Чего бы нам это ни стоило. Запомни это раз и навсегда.
– Нам? – протягивает потрясенно.
– Это наша общая проблема.
– Нет… Ты не можешь… Не должен… Просто отдай мне мои вещи, и…
– И что, Ю?
– Я уйду…
– Куда ты уйдешь? – выдыхаю крайне спокойно, тогда как рвется крик. – От меня уйдешь? Уйдешь, Ю?