Тяжелый дивизион
Шрифт:
Да вот нашего Ивана Ивановича Дуба убили. Не слышали? Ну как же. Он перевелся по личному желанию в легкую батарею на Юго-Западный фронт, и там ему на наблюдательном в Карпатах, под Надворной, пуля попала прямо в лоб. У нас под Барановичами ранило троих. У Скальского в первой батарее двоих солдат загнали на каторгу.
— За что?
— А за переписку. Армейская цензура перехватила письма. Они всё писали, что войну надо кончать и идти миром по домам… с оружием. Вот ведь сволота! Кто бы подумал… и, говорят, тихие солдаты были. Ну что еще? Командира в генералы до сих пор не производят. Да, Кольцов-то теперь — капитан. А я, вот видите, полковник. — Он потрогал пальцем широкий погон с двумя просветами.
— Поздравляю, — сказал Андрей.
— Да не с чем… Старшинство у меня огромное. Я и дивизион получу раньше Соловина. Брат обещал содействовать. Но на обещания даже денатурату не купишь, а напоминать не люблю. Знаете что, Мартыныч, пойдем к интенданту, там компашка собралась — должно быть, резаться будут.
Малаховский был настойчив. Андрей решил, что проще всего натянуть сапоги и сходить, а потом ретироваться восвояси.
В проходной комнате у окна стояла Фанни, прилежно и раздумчиво прочищая нос пальцем. Она спросила Андрея, не отходя от окна:
— Мне что же, туда к вам прийти? С вечера или когда?
— Зачем? — спросил Андрей.
— А кто же придет?
— Я спать один люблю, — засмеялся Андрей и взял девушку за подбородок. — Я монах.
Девушка равнодушно пожала плечами:
— Тогда сразу бы сказали. Ведь уже не рано… — Она торопливо принялась одеваться.
За дверью интендантской комнаты стройно бренчали гитары и балалайки. Интендант сделал пригласительный знак медиатором и указал Андрею на свободный угол кушетки, под начищенным корнет-а-пистоном, который висел на ковре рядом с перекрещенными клинками и охотничьим ружьем. Пять офицеров хором старательно гремели какой-то марш. А на зеленом ковре посредине комнаты носилась гибкая девичья фигурка, лишенная каких бы то ни было покровов, кроме белого гребня в стриженых волосах. На спинке стула лежал ватный халатик, и рядом стояли пушистые туфельки. Девушка держала в руках турецкую саблю и ловко сверкала в воздухе кривым клинком. Потом она вдруг с размаху села на ковер и, перехватив худыми руками ноги под коленями, с необыкновенной ловкостью закружилась юлой. Волосы ее развевались, глаза горели, как у мечущегося зверька. Офицеры, побросав балалайки, хлопали в ладоши. Тогда девушка подошла к кушетке и не глядя села на колени к полному лысеющему саперу, как если бы это был табурет. Сапер обнял девушку, пробираясь рукою к крошечной, совсем мальчишечьей груди, но получил одновременно звонкую пощечину и удар по рукам. Девушка сейчас же перебралась на колени к соседу.
— Это что же такое? — спросил Андрей Малаховского.
— Нравится?
— Чему же тут нравиться? Ведь это ребенок.
— Это Галька Косинская. Ее весь Минск знает. Ей восемнадцатый год. Она в гости голой ходит. Ее всюду приглашают… И знаете, — зашептал он Андрею, — до сих пор девушка. Это все знают. За десять рублей можете удостовериться. А так — троньте — искусает и исцарапает. На пари пытались ее изнасиловать — не вышло. Пьет она только нарзан. Ест — после того как другие попробуют. Говорят, ее родители еще в четырнадцатом году бежали из Келец. Лошадь пала. А тут австрийские драгуны. Они вещи бросили — и бежать. Девушка успела перебежать через мост, за которым залег наш пикет, а старики не успели. Девушка видела, как австриец хватил отца шашкой. Мать на дорогу повалилась. А девушку казаки увезли. Вот и болтается по тылам. Нашла себе специальность и зарабатывает. А пожалуй, все же лучше, чем проституцией заниматься. Как вы думаете?
Андрей с тоской смотрел на девушку, которая, положив голову на плечо офицера, думала о чем-то своем.
Офицеры сели играть за столом, на котором был рассыпан табак и коробки гильз Катыка стояли рядом с машинкой для игры в железку.
— Я с тобой в половину, старичок! — сказала девушка Малаховскому.
Полковник не то обрадованно, не то смущенно засуетился.
— Так ты перебирайся ко мне. — Он похлопал себя по коленям.
— Только ты бородой не колись, — просила, усаживаясь, Галина.
— Прапорщик, уходить будете, в Галькину пользу пятерку не забудьте… — сказал интендант. — Такой уж у нас обычай.
…В половине восьмого Фанни просунула лицо в дверь:
— Полковник просит вас к себе.
Андрей натягивал сапоги, зевая и досадуя.
— Я бы сам к вам зашел, — говорил, смущаясь, Малаховский, — но не в чем выйти. Кто-то ночью утащил мои галифе… с кошельком. Почти двести пятьдесят рублей.
— Может быть, где-нибудь забыли?
— Кошелек еще туда-сюда… А штаны? Все утро искали и у интенданта, и тут…
— А Маруська где?
— Ушла… рассердилась… Я ее спросил, не она ли куда-нибудь девала. Вежливо. Ничего такого… так она взъелась — чуть китель на мне не разорвала… Так вот я хочу вас просить: пошлите своего ординарца с запиской, чтобы вестовой мой, Петр, выехал в Минск с костюмом и деньгами. Пусть у казначея возьмет. Я вас очень прошу. Телеграфировать как-то неудобно…
Полковник невесело глядел в окно, сидя в кресле и укутав ноги одеялом.
Андрей отправился на вокзал.
IX. Судьба-злодейка
Андрей скакал с ординарцем от Молодечна к позициям. Армия широко разъездила дорогу. Колеи, переплетаясь и сливаясь, разбежались по желтому песку, как рельсы на узловой станции. Обозы, скрипя, тянули к фронту муку, фураж, патроны, снаряды.
В небе шли черные аэропланы. Зенитные пушки убирали небо кудряшками высоких, медленно тающих разрывов. Обозники осторожно посматривали в небо и дергали поводья, когда поблизости резал воздух падающий стакан или шрапнельная трубка.
Посредине дороги стоял воз. Лошадь опустила голову и не шевелилась. На возу широкозадая баба в голубом ситцевом платье и в бордовом платке шелушила семечки. Под возом на земле, прямо под бабой, сидел обозник, явно устрашенный зловещим воем стальных осколков и пуль.
— Скотина! — подскакал к возу казачий офицер. — Под бабу прячешься? Вылезай немедля!
Солдат выполз из-под воза, забыв перед новой опасностью старую.
— Встать как следует! — заорал офицер.
Солдат вытянулся в верстовой столб.
— Трус, мерзавец! — свирепел офицер. — Мундир мараешь! — Он хлестнул солдата нагайкой через плечо.
Солдат взвыл.
— Ты еще воешь? Убью прохвоста!
Баба на возу перестала щелкать семечки и внезапно громко заголосила.
— Какого полка, скотина?
Солдат сказал.
— Доложи командиру, за что тебе влетело.
— Видали? — сказал он подъехавшему рысью Андрею.
— Вижу, — крикнул взбешенный Андрей. — Человека избиваете!
— А вы знаете, прапорщик, — повернулся в седле хорунжий, — что по уставу российской армии я мог не избить, а убить труса? А вас притянуть к ответу за вмешательство.