Тяжелый дивизион

Лебеденко Александр Гервасьевич

— Она выпила сулему… Ее заразили…

— Татьяну? Кто?

— Кто, кто? — вдруг вскрикнула Розалия Семеновна. — Не все ли равно? Может быть, Зоя, может быть, барон… А вернее всего, — она вдруг перешла на злой, напряженный шепот, — ее заразила ваша проклятая война!..

Андрей не узнал сдержанную красивую еврейку. Рот ее был перекошен. Глаза горели живыми агатами. Щеки полыхали жаром.

— Ну, все равно… — резко кивнула она головой. — Княжна уехала в Петербург. Зоя все разболтала за то, что ее удалили из отряда, и, может быть, наговорила лишнего. Сестры разъехались. Был скандал. Теперь там всё новые люди… — Она замолчала. — Да. Ваша Лидия уехала к отцу в Смоленск.

Андрею было все равно, но он спросил машинально:

— В Нижний?

— Нет, в Смоленск. У них там крупное мануфактурное дело. Ваш поезд отходит, идите!..

Андрей на ходу вскочил на подножку. Скорей на диван лицом к стене! Как руками раздвигает воду пловец, он раздвигал волею все налетевшие мысли…

X. Приют священный

Капитан Гвоздев, трижды раненный — в голову, в руку и ногу, — сам прекрасно знал, что нельзя коменданту большой станции, как Каменец-Подольск, иметь такое располагающее, добродушное лицо. Недаром ему еще в гимназии советовали стать священником или миссионером. К человеку с таким лицом всякий лезет, не стесняясь. Потому капитан Гвоздев всеми силами старался принять вид озабоченный и недоступный.

Но в его приемную валил народ такой разный, такой несхожий, что и очень сдержанному человеку трудно было выдержать ровный тон. А потеряв тон, Гвоздев не умел его восстановить. Нельзя же разговаривать с догоняющим часть поручиком так же, как с капитаном генштаба или усатым штаб-офицером, не говоря уже о генеральских адъютантах в чине штабс-капитана. Черт его знает, может быть генерал и сам гуляет тут же по платформе и ждет ответа.

Комендант то и дело переходил от гнева к добродушию, от не подкрепленной внешним видом заносчивости к фамильярной вежливости. У иных это выходит как по нотам. Но Гвоздев никогда не обладал такой ловкостью. Смены настроений были случайны и невпопад.

Андрею он сообщил, что дивизион еще не проходил Шепетовки, но его здесь ждут. Сделал он это конфиденциально, шепотом, держа Андрея за пуговицу.

Андрей отправился в город.

Улицы нового города поражали безлюдьем широких шахматных перекрестков. За стеклами просторных особняков, в фасады которых било искристое октябрьское солнце, темнела пустота нежилых комнат.

Штабные, интендантские и этапные канцелярии расползлись по старому городу, обозначая свой завоевательный марш обилием писарей с нафабренными усами и глажеными длинными штанами и россыпью никем не убираемых бумаг. Писаря восседали на окнах и, зевая, ждали «случая»…

За годы войны на улицах произошел отбор населения. Старухи, накрашенные, всегда усталые девушки и пронырливые, днем озабоченные, ночью пьянствующие военные поставщики составляли неоспоримое большинство.

Кафе было похоже на все кафе тыловых городов: скрипки были пронзительны, официанты грязны, и бутылки несли на себе дополнительную этикетку с указанием процента крепости напитков.

Время тянулось, как километры в пустыне. Скучно часами пить стакан чаю, вертеть ложечку, как будто это дело огромной важности.

Офицеры проходили с накрашенными девушками, взятыми тут же на улице. Одинокие девицы с деловым интересом осматривали одинокого прапорщика. Они улыбались, вызывая на ответную улыбку, которая сразу определила бы их дальнейшее поведение. Проходя мимо столика, они, как будто случайно, клали пальцы с отточенными ногтями на липкий мрамор. Одна из них попросила спичку.

Девушки принимали потупленные взоры Андрея за отсутствие денег и, быстро утратив к нему всякий интерес, обращали свое внимание на других.

Вечером комендант выкрикнул Андрею, что он ему надоел и никаких справок о дивизионе он больше здесь не получит.

Андрей пожал плечами и отправился на пути. Станция была забита пустыми эшелонами, но с севера шла сейчас исключительно пехота. Через час комендант дружески поклялся Андрею, что он может не беспокоиться до утра, так как ему известны уже все эшелоны от Шепетовки до Каменец-Подольска. Среди них нет артиллерии. Идут саперы и пехота.

У городского коменданта Андрею сказали, что в комендантских помещениях ни одной свободной койки нет. Следует поискать гостиницу — впрочем, это безнадежно. Сколько народу в городе. Какие тут номера!

— Что же, на улице ночевать, что ли? — обронил угреватый поручик, пощипывая кустики рыжей бородки. Он был в том же положении, что и Андрей.

— А как вы на фронте обходились? — спросил комендантский адъютант. — Там же гостиниц нет.

— Так ведь это же город, не фронт. Вдруг офицер — и спит на тротуаре, как бродяга.

— Но что же делать, господа? Я ничем не могу вам помочь. — Адъютант исчез в кабинете коменданта.

— Ну что же, пойдемте искать пристанище вместе, — предложил Андрей.

Швейцары в гостиницах держались как жрецы, охраняющие храмы, а служители усвоили себе манеры трактирных вышибал.

Опять сидели в кафе, опять ходили по гостиницам. Поздним вечером город затих, но в кафе еще громче бил бубен, резче раздавался пьяный смех. Все заглушала, словно живая, шевелящаяся на кухне посуда. Видимо, этикетки еще не гарантировали трезвость. На улицу вываливались компаниями захмелевшие офицеры.

— Офицерикам спать негде, — догадалась какая-то девушка с пером на шляпке. Она подхватила поручика под руку и прижалась к нему плоской грудью.

Поручик как-то не спеша освобождался.

— Негде-то негде, — пробурчал он, — да и ты не поможешь, голубушка.

— У меня постель широ-о-окая…

— Ну иди, иди, голубушка, — подтолкнул ее вперед поручик.

— Сдали милого в солдаты И угнали на войну.— Не успели срисоваться С ним на карточку одну… —

запела, уже глядя на других прохожих, девушка.

— Черт, были бы деньги — вот и выход! — с досадой сказал поручик.