Тяжелый дивизион
Шрифт:
— У вас нет денег?
— Пуст. А это ведь рублей двадцать надо.
— Я вам дам.
— А вы сами?
— Меня такая ночевка не устраивает. А деньги вернете почтой.
— Конечно, конечно. Это замечательно! — обрадовался поручик. Он схватил кредитки, потряс руку Андрея и побежал вслед за девушкой.
Через минуту они уже шли навстречу, обнявшись.
— А ты, миленький, как же? — спросила девушка, останавливаясь. — А ты с нами не хочешь? У меня и подруга по соседству есть. А то я тебя на диване положу. А
— Нет, нет, — сказал Андрей, отступая.
— Вот ты какой, — прищурила глаза девушка. — И деньги имеешь? Боишься? Ну, я тебе адрес дам. Там тебя за десять рублей пустят переночевать. У старушки. Чисто и тихо. Хочешь?
— Это хорошо.
— Ну так вот. Немецкая, десять. Во дворе там лестница. В галерейку поднимись и постучи. Одна дверь там. Скажи — Настя Соколова прислала. Ну, пошли, миленький.
Андрей спросил у городового Немецкую улицу, разыскал лестницу и постучал в обитую войлоком дверь.
— Кто там? — послышался женский старческий голос.
— Я офицер, проезжий. Мне сказали, что у вас можно переночевать.
— Кто вам сказал?
— Настя Соколова.
Дверь открылась медленно, осторожно.
— Зайдите.
Передняя обмахнула темнотой, как будто даже встревожила, хотя хозяйка имела наружность самую успокоительную. Ни один волос не стремился нарушить аккуратность прически с богатым колесом седых волос на затылке. Юбка не лоснилась на высоком животе, а кофточку по рукавам и по вороту обходили скромные, но свежие кружева. Даже морщины на лице были словно причесаны и приглажены одна к другой. Она напоминала Андрею хозяйку частного пансиона в южной Саксонии, где он проводил первое студенческое лето.
— Вот сюда, пожалуйста. Электричество в прихожей испортилось, и нет монтера. — Она стояла рядом на свету в рамке полуоткрытой двери, и Андрею начинало казаться, что и голос у нее с немецким акцентом. — Только у меня скромно и тихо, — сказала она уже в комнате. — И без дебошей.
— Но ведь я один, — удивленно заметил Андрей.
— Сейчас — один, — философски заметила хозяйка.
Комнатка имела самый обычный вид. Пожалуй, она могла удивить своей безликостью, отсутствием всего того, чем всякое жилище отражает привычки, вкусы или профессию обитателей.
Она была обширна, в три окна, но окна были наглухо закрыты внутренними ставнями. Большой стол под ковровой скатертью, казалось, был замаскирован и ждал только сигнала, чтобы покрыться приборами и бутылками. Резные спинки стульев корабельным бортом обошли стол с четырех сторон. В одном углу стояло пианино, в противоположном, у печи, — кровать. А над кроватью, бросая вызов десятку мещанских пейзажей, олеографий, увеличенных портретов, встрепанный лебедь на большой гелиогравюре исступленно клевал в приливе страсти губы тонкой девушки, изображенной с предельной откровенностью.
Хозяйка перехватила взгляд Андрея.
— Это комната моего жильца. Тут все его вещи. А его самого забрали в армию.
— Комната меня устраивает, — сказал Андрей.
— А где ваши вещи? — осведомилась хозяйка.
— На вокзале. Я завтра или послезавтра уеду.
— Не дадите ли вы мне деньги вперед?
— Пожалуйста.
— Вам что-нибудь нужно? — Она смотрела внимательно: казалось, она задерживается нарочно, изучая жильца. И этим она положительно напоминала хозяйку из-под Фрейберга.
— Нет, ничего. Вода есть.
На столе стоял кувшин синего стекла и стакан.
— Спокойной ночи.
Дом поражал тишиной. Кровать хрустела свежими простынями.
Андрей еще раз посмотрел на лебедя, вздохнул и, отойдя к столу, раскрыл большой в черепахе альбом с фотографиями. Чиновничье благополучие было подкреплено здесь вицмундирами, аккуратными пиджаками и горообразными прическами затянутых дам. Девушки были в плоских, поднимающихся к затылку шляпках. Однообразие дважды нарушалось экзотикой запечатленных в назидание потомкам коммершей, где-нибудь в Юрьеве или в Риге. Усы, рапиры, полуведерные кружки презрительно терпели соседство иереев и гимназистов и солидаризировались только с девушкой Гретхен, в которой нетрудно было узнать хозяйку в ее лучшие годы.
Кровать победила и лебедя, и буршей с быстротой, оставившей позади темпы танненбергской операции. Едва коснувшись подушки, Андрей уснул и проспал бы до утра, если бы одна из дверей не скрипнула и не открылась.
Чуткий во сне Андрей раскрыл глаза.
Тихо шаркая мягкими меховыми туфельками, в комнату вошла девушка в одной сорочке. Тусклый свет шел перед нею широким косым лучом. Андрей сел в постели. Девушка шла к столу, держа перед собою руку, как ходят в темноте близорукие.
Андрей кашлянул.
— Ах! — сказала девушка отрывисто, без признака испуга и остановилась. — Кто здесь?
Андрей молчал, не зная, что сказать.
— Я думала, здесь никого нет, — сказала девушка, не делая попыток убежать.
— Нет, здесь занято.
— Простите, пожалуйста. — Она не спеша отправилась обратно.
— Может быть, вам здесь что-нибудь нужно? — спросил Андрей.
— Нет! — досадливо пожав плечами, ответила девушка. Она постояла на пороге и, едва прикрыв за собою дверь, скрылась.
Андрей не нашел на двери ни крючка, ни задвижки и приставил к ней тяжелый резной стул. Теперь уже сон не шел. За стеной скрипел пружинами матрац. Лебедь как будто еще ниже спустился над кроватью. Андрей не гнал сладострастных мыслей. Он привык к ним на походах, на стоянках, как к своему одеялу. Они становились привычным суррогатом любви и страсти. Но с девушкой за стеной они не связывались. Страх?.. Настя Соколова неправа. Не только страх стоит между ним, Андреем, и всеми женщинами фронта…