Тяжелый дивизион
Шрифт:
— Лучше всего идти с первыми резервами, — сказал Соловин. — Первых выбьют. Так уже всегда бывает. А резервы пройдут.
Андрей шел с катушкой и аппаратом.
«Первых всех перебьют, — думал он. — Вторых — только пятьдесят процентов. Третьих — двадцать пять».
Телефонист Сапожников часто кланялся на ходу пулям и вздрагивал при близких разрывах немецких снарядов. Иногда целые деревья взлетали кверху. На лоб сыпались серая пыль и хвоя. Но Андрей прислушивался только к выстрелам. Разрывы теперь тонули в непрерывном рокоте русских батарей. Значит, немцы теперь слабее.
Командир пехотного батальона сказал:
— Идите как сможете. Разве сам я знаю, куда попадем и куда придем?
Лицо у него было рябое, блеклое. Казалось, ему предстоит сейчас принять касторовое масло.
Сапожников старался идти вплотную за колоннами.
«Прячется за спину», — подумал Андрей и сам пошел рядом с пехотой.
Телефонный аппарат он нес теперь так, чтобы желтый ящик из толстых ореховых досок прикрывал сердце. Катушка защищала живот. Это было очень неудобно.
Навстречу по обочинам дороги двумя цепочками шли раненые. Некоторые стонали. Плакали. Грязными, засморканными тряпочками сдерживали кровь.
— Где перевязочный? — спрашивали они.
Резервники показывали им знаки красного креста с указующим пальцем, прибитые к стволам деревьев.
— А разве впереди нет пунктов? Там, где бой?
— Там не дождешься…
По дороге, сбивая ряды пополнения, колесили санитарки.
— С почетом, — поспешая, невесело говорил маленький пехотинец. — Должно быть, в живот или в голову.
«Они все сейчас, наверное, мучительно гадают, — думал Андрей, — в руку или в голову. Нехорошо в голову».
— Сапожников, если в руку, это ведь еще ничего?
— В руку что! — обрадованно отозвался Сапожников.
— А в голову ужасно. Расковыряют. Там все — кость.
Сапожников молчал.
На фронте, словно тысяча цепов, молотили ружейные залпы. Строчили пулеметы. Швейная машина с колесом до облаков ездила взад и вперед по всему фронту.
— Стой! — раздалось впереди.
И уже без команды люди потянулись цепочками в разные стороны.
Прятаться больше было не за кого.
Телефонисты пошли наугад за правой колонной. Над истоптанной тропой на сучьях дерева висела отмеченная квадратиками картона телефонная проволока батареи, проложенная несколько дней назад. Линия порвана, и дальше еще один разрыв. Надо чинить, надо разматывать свежую катушку.
Позади за стволами хруст снега, треск валежника. Кажется, по всему лесу идут солдаты.
Раненые пошли гуще. Чаще стрельба. Пули неистовствуют.
— Крак! — над головой треснуло небо. Чугунное небо с тусклой эмалью облаков.
И оба лежат под сосною, и у одного катушка, у другого аппарат поместились перед головой.
К проводу прилипли обожженные пальцы рук.
— Где окоп?
Встреченный солдат без винтовки озирается дикими глазами. Он проводит рукой по лбу. Лоб мокрый, потный. А утро холодное. В туманах.
— Где окоп?
— Ползи сюда, — хрипит солдат. — Правее, там ход сообщения. — И сам бежать в лес…
Вот конец черного провода идет книзу, по серому, растоптанному, загрязненному снегу, стелется меж кустов и ныряет в ход сообщения.
В ходе вода. Холодная вода по щиколотку.
Но разве вода, или кашель, или воспаление легких хуже остроконечной немецкой пули?!
В ходе сообщения нагоняют солдаты.
Они идут, толкая друг друга. Они готовы сбить с ног, сокрушить. Им тесно и неспокойно в этой дыре. А наверху за бортами хода кракают снаряды.
Телефонисты карабкаются на борт хода. Они лежат, щекой прижавшись к болотному мху, пробивающемуся сквозь тонкую ледяную корочку. Над головами ходят рои стальных мух. Нельзя разговаривать в грохоте и треске.
В окопе все стоят на коленях у бойниц, на узкой земляной приступке. Бойницы прорезаны в бревенчатой стене. Стена врыта в набросанную землю. Мелкий, щуплый окоп. Выбрали место!
Но окоп набит людьми.
Нагнув головы, изогнув спины, как борзые, пробегают офицеры. У них нет шашек. Кто теперь дерется шашкой — путается только под ногами! В руках винтовка, на боку наган.
У пулеметного гнезда, рядом с начальником участка, сидит на соломе Дуб. Кругом группа артиллеристов-наблюдателей. Телефоны пищат наперебой.
— Вы бы разошлись, господа, — говорит начальник связи. — Стукнет — и всю артиллерию сразу… Куда же годится?
Справа, слева взрывы, кракающие, ревущие, рокочущие, подтверждают слова. Дуб идет влево, в следующее звено окопа.
Здесь также набито людьми. Узкая переполненная консервная банка без крышки.
В окоп откуда-то с запада вскакивают грязные солдаты. Лица — как у людей, только что вырванных силой из уличной потасовки.
Вслед за ними над бруствером поднимаются кровавые лбы и рваные плечи. Стонут, свесившись головой вниз, не в силах спустить ноги.
Мячиком скачет в окоп плотный офицерик.
Неизвестно кто крикнул:
— Атака отбита!
Поднимаются офицеры лежащей в окопе части.
«Первых всех!» — вспоминает Андрей.
— Вперед! — Худой тонконосый офицер выскакивает на бруствер, размахивая револьвером. Револьвер смотрит в окоп.
Пять человек уже наверху, десять… Офицер размашистыми шагами пробегает пространство до своей проволоки. Теперь он виден в бойницу. Офицер упал и ползет вдоль проволоки, ныряет в просвет, за ним ползет цепь. Офицер вскакивает, перебежкой спешит и падает опять. У немцев строчат пулеметы. Неприятельская артиллерия бьет теперь где-то там, по лесу. Очевидно, по резервам.