Тяжелый круг
Шрифт:
И вот повезло: в первую же скачку записан, да еще и на фаворитную лошадь — на Саяна!
Николаев, вырвав старт, лег на бровку и стал огуливать Саяна хлыстом. Увидев такое дело, Саня сразу понял: гнаться бессмысленно, потому что дистанция крохотная — полтора километра.
Жалея Игрока, Саня даже и не выдернул хлыста, и у финиша его обошел жокей команды Туркмении — Игрок, таким образом, остался третьим.
— Я в руках его вел, не погонял, чтобы сохранить к воскресенью, — сказал, вовсе не оправдываясь, а чистую правду Саня, но Онькин глянул на него как-то по-птичьи: искоса, с недоверием.
Но Саня ничего этого не заметил, торопился передать лошадь конюху, чтобы самому внимательно посмотреть, как сложится следующая скачка: в ней шел Алтай, и ее, очевидно, Амиров и Наркисов рассматривали
Алтай был, что и говорить, в большом порядкеи выиграл очень легко, в десяти-двенадцати корпусах пришел. Наркисов сидел на нем завалясь, но Саню это не обескуражило:
— Поглотает он у меня через недельку пыль, поглотает! Игрок этому Алтаю всю душу вытрясет.
Онькин смотрел задумчиво-отрешенно, проговорил непрощающим тоном:
— Вытрясет, а приз продул.
Игрок и Алтай подошли к призу Мира в высших кондициях: на проездках оба прыгают, на месте не стоят, а пустишь галопом — остановить трудно. Оба — как до упора закрученные пружины, которые могут раскрутиться в единое мгновение. Это мгновение теперь в руках жокеев, и только в их руках, ничьих больше.
2
Зависимость лошадь-тренер-жокей гораздо более тонкая и сложная, чем многим кажется. «Первые два километра буду ехать на Игроке без хлыста», — решил Саня.
Вообще-то, если лошадь не видит хлыста, она тебя не чувствует совсем, будто на ней и не сидит никто. Саня вспоминал одну свою близорукую двухлетку. Никак дело не шло — робеет всю дорогу, из конюшни боится на свет выходить, увидит на черном фоне бумажку или опилки, старается обежать, заметит черт-те где на веревке белье — шарахается, никак не может решиться переступить с зеленой травы на черный круг или наоборот. Саня измучился с ней. А стала трехлеткой, можно стало ее хлыстом понуждать — будто подменили лошадь. Летом нынче приз Дружбы народов выиграла, правда, из-под палки. Но случается и по-другому. Был у них на конюшне жеребец, красивый жеребец, хоть и полукровный. Пошел с кровными на Открытие в Ростове и выиграл. Притом выиграл без хлыста! Двадцать метров до финиша, трибуны орут — идет без хлыста! И выиграл полголовы, усилиями вырвал! Онькин, говорят, как увидел, что его жокей палкой не работает, даже отвернулся, чтобы не расстраиваться. Ему говорят: «Санька выиграл», — а он в ответ: «Ладно врать-то, вовсе и не остроумно!»
Касьянов был уверен безгранично: «Трудно Алтая обыграть, все его непобедимым считают, а я на Игроке обойду его… Потому что знаю, как это сделать: Игрок не любит, чтобы его на первых двух километрах понуждали хлыстом, зато любит, чтобы ему властно кричали: „Оп-оп!“ — только и всего, а он прижмет уши и айда-пошел!»
Игрока Саня знал и чувствовал даже лучше, чем Онькин. Как и все лошади, любит этот жеребец покушать овсец и молочай, сахар и морковку, но самое большое лакомство — арбуз. Саня каждый день приносил в денник арбузище килограммов на пять-шесть, и они вдвоем, не торопясь, уминали его.
Всю неделю опекал Саня одну только эту, заветную свою лошадку. Сено подбирал травинку к травинке — чтобы было мелкое, тонкое, с целым листом, цвет чтобы непременно был зеленый, запах ароматный, без затхлости и пыли. Прежде чем задать овес, сам разжевывал и проглатывал несколько зернышек. И воду из ведра прежде Игрока сам отхлебывал. А приносил он эту воду из горного родника: водопроводная — с хлоркой, а та, что налита в бочках, дождевая, тоже плоха — чиста, но безвкусна и плохо утоляет жажду.
Два, а то и три раза он чистил Игроку копыта — сначала щеточкой, а потом еще тряпкой очень тщательно вытирал подошву, пятку и стрелку.
И спал Саня не в общежитии, а на конюшне. Ведь как часто бывает: бережешь лошадь, бережешь, а она либо в дверях подыграет и зашибется или обронится о косяк, либо зайдет в денник, завалится да и ногу подвернет — очень любят они спать, вытянувшись на подстилке, храпят и спят, как дети. Нет, пусть уж лучше Игрок стоя спит, благо у лошадей это получается. И на проездке нужен глаз да глаз — на ровном месте может оступиться. И вообще, мало ли что может произойти. Оно и происходит сплошь да рядом. Уже три лошади из приехавших в Алма-Ату вышли из строя: одну поил конмальчик, уронил ведро с водой и повредил ей запястный сустав, вторая сама стала бить ногами о стенку денника и наколотила себе пипчак, а третья губу прикусила, нарыв появился — нельзя узду надевать.
Каждый день Саня менял Игроку стойло — такую манеру он от Амирова перенял: у того перед ответственными скачками всегда денники перепутаны и все фаворитыстоят под кличками каких-нибудь внешне похожих лошадок.
Редко кто из жокеев вникает в то, как подкована лошадь, а Саня и тут все лично проконтролировал. Ему удалось раздобыть американские дюралюминиевые подковы и несколько беленьких, из мягкого железа гвоздей. И коваля пригласил самого лучшего — того самого, который еще Анилина к призам готовил.
Коваль начал священнодействовать. Неторопливо надел кожаный передник, стал вдумчиво, как парикмахер бритву, копытный нож точить. Потом долго с лошадью разговаривал, прикидывал, думал.
Три гвоздика по левой бороздке, три по правой.
— Что же это вы не дослали его до конца? — придрался Саня.
Коваль объяснил без обиды:
— Пяточный гвоздь нельзя глубоко бить, особенно накануне призов, да еще таких.
Когда Саня сказал Виолетте в Пятигорске, что день и ночь думает, как бы обыграть Алтая, он ничуть не преувеличивал — истинно: день и ночь. Как-то, деля с Игроком по-братски арбуз, Саня поймал себя на мысли, что его сейчас ничто не интересует, кроме приза Мира: проходит шахматный матч на первенство мира, начинаются Олимпийские игры, в Канаде наши хоккеисты встречаются с профессионалами — да одно, любое из этих событий в иные времена трепетно переживалось бы Саней Касьяновым, но эту неделю он жил только теми короткими минутами, которые потребуются ему в воскресенье, чтобы пройти на Игроке две мили и оставить в побитом полеклассного Алтая и с ним вместе всех резвоногих лошадей старшего возраста. И Саня был искренне убежден, что выяснить, чей класс выше — Игрока или Алтая, значительно важнее итогов любого другого ристалища, сетовал, что газеты, в том числе и спортивная, мало пишут о скачках, — Саня даже послал свое возмущение в одну из московских редакций. Слабым утешением Сане мог бы послужить тот факт, что еще сто лет назад один русский журнал негодовал: «Нам обязательно сообщают все подробности в „мэтчах“ и турнирах известного шахматиста г. Чигорина, о подвигах на льду конькобежца г. Паншина и т. п., но ничего не найдет читатель существенного о жизни и деятельности какого бы то ни было конезаводского Общества…» Если уж обижались «конские охотники» на прессу в то время, когда лошадь играла «вторую после бездымного пороха» роль в русском воинстве, а Россия владела тридцатью с половиной миллионами лошадей из шестидесяти с половиной миллионов, имевшихся в мире, так уж в наш век техники и вовсе не убедишь газеты и журналы в совершенной необходимости подробного описания того, как срежутсяИгрок и Алтай; Сане прислали вежливый ответ с объяснением, что поток информации слишком велик и приходится на всем экономить газетную площадь.
3
Всю неделю лупил дождь, но в воскресенье утро выдалось солнечное.
Игрок стоял в деннике неподвижно, то ли вздремнув, то ли замечтавшись. Саня провел согнутым пальцем ему по крупу, Игрок вздрогнул, испуганно переступил, но, оглянувшись, успокоился: «А-а, это ты!» Косо падавшие из распахнутой двери лучи солнца тухли на затушенном опилками глинобитном полу, а когда попадал под них Игрок, рыжая масть его брызгала искрами. Достал из портфеля посыпанный солью, круглый, отрезанный от всего каравая ломоть ржаного хлеба. Игрок уж привык, что Саня приносит ему хлеб не в огрызках да объедках, как Онькин и другие, а целой ковригой, и наловчился сам крошить его на порции. Отломит, проглотит с шумом, на Саню поглядит: «Вот вкусно!» А когда последнюю, поджаристую корочку съест, то и все крошки с ладони соберет — осторожно, деликатно, случая еще не было, чтобы резцами за кожу зацепил.