Тяжелый круг

Дедюхин Борис Васильевич

Саня ощупал своими чуткими и сильными пальцами сухожилия и суставы, с восхищением огладил косые, длинные плечи Игрока, подумал просто: «В порядке жеребенок!»

Сколько там на часах? Семь… А старт — в пятнадцать ноль-ноль. Заходил только что в судейскую — изменений в программе никаких.

Но что-то Онькин очень пасмурный пришел…

— Слушай, Санек. — На лице у Ивана Ивановича странная, искривленная улыбка. — Утверждают, будто в первой скачке ты кроссинг сделал. — От страшного предчувствия Саню охватила такая слабость, что он безмолвно опустился на стоявшую вдоль ларя с овсом скамейку. Онькин

понял это как приглашение говорить сидя, устроился рядышком и продолжал: — Будто бы отжал кого-то на прямой…

Саня понял, что все уже решено за него, силы сразу вернулись, он резко поднялся со скамейки. Онькин поднялся тоже.

— Неправда! Я докажу…

— Не в этом дело, Санек. Снимают тебя со скачки, Николаев поедет на Игроке.

Как видно, многие уже знали о предстоящих изменениях, в полутемном коридоре голоса переговаривавшихся между собой конюхов были напряженными, и это сразу же передалось лошадям, которые стали грохать копытами в дощатые перегородки денников, шарахаться, грызть решетки дверей и деревянные борта кормушек, изредка слышалось тревожное ржание и всхрапывание. Онькин подумал, что ничего хорошего сегодняшний день ему не сулит, и он не ошибся.

Насколько бездумно перехватил Олег на Дерби лучших резвачей у Нарса, настолько неловко было ему сейчас. Кажется, ему даже перед Игроком было стыдно. Во всяком случае, он в паддоке не вел с лошадью обычных предстартовых разговоров, подседлывал торопливо и неуверенно. Игрок сразу же почувствовал это, наставил уши: что произошло? А когда Олег забрался в седло, Игрок сделал несколько шагов, остановился возле клумбы и — в знак протеста, нешто? — стал мочиться.

Как ни велика была обида, Саня не расслабил себя ни единой жалобой! У него достало сил подойти к Олегу и сказать, что Игрок не любит на первой половине пути палку, а хорошо принимает посыл от властного окрика «Оп-оп!».

Но когда началась скачка, Саня ушел из паддока, встал в одиночестве у конюшни. Кто-то позвал его, но он сделал вид, что не слышал: побоялся слез в голосе.

Нарс сумел лучше всех взять старт и сразу же возглавил гонку. Алтай шел так могуче и неудержимо, что, казалось, нет на свете лошади, способной его обогнать.

У Олега, видимо, нервишки не выдержали, он налег на хлыст, и, увидев это, Саня понял: все, теперь уж никто и не узнает, что за лошадь — Игрок.

Алтай не отдал лидерства, с места до места был первым, а Игрок финишировал вторым.

4

Амиров сказал насмешливо:

— Иван Иванович вообразил, что Игрок — классная лошадь.

— А то нет? — обиделся Саня.

— Видно, очень хотелось старику Алтая обыграть, раз Николаева позвал.

— Неправда! Я кроссинг сделал.

— Нет, не делал ты никакого кроссинга и знаешь об этом лучше меня. Ты упрекнул меня в Пятигорске, что я Дерби Наркисову не доверил, а твой Онькин за что нынче ссадил тебя? Переходи ко мне, кстати, еще не поздно документы для заграницы оформить.

— Спасибо, Николай Амирович, но только… не могу я бросить старика.

Вряд ли кто и поверит, что Амиров дважды звал, а Касьянов дважды отказывался. Амиров не смог быть понимающим и великодушным, сорвался:

— Я думал, ты мужик, а ты титешный еще! Ты же на свой хвост лаешь!

— И то лучше, чем на задних лапах стоять.

— Думаешь?.. Ладно: когда сам попросишься ко мне в конюшню — возьму, возьму, не стану говорить, что метлой прогоню, нет — возьму, но только буду держать тебя в черном теле до поры, покуда ума не наберешься. — Амиров говорил это, но сам будто бы уже о чем-то другом думал. Возможно, он вспоминал нынешнюю скачку на приз Мира и то, как бездарно разыграли ее Наркисов с Николаевым… Уж очень много горечи в темных глазах Амирова и уж очень нехарактерной для него была просительность тона, когда он сказал: — Впрочем, говорят, что гнев — плохой советчик. Правильно говорят, как ты думаешь? Давай, Саня, спокойно все взвесим. Между прочим, я могу тебя устроить в Тимирязевку. Летом будешь скакать, зимой учиться, а не навоз выгребать. Ты подумай. — Амиров был очень серьезен, можно сказать, что серьезен до суровости. — Я тебя не тороплю, подумай. Хорошо?

— Хорошо, Николай Амирович, я подумаю. Спасибо!

С Онькиным разговор получился не очень складным. Собственно, не получилось разговора, которого Саня боялся едва ли не больше, чем сам Онькин: боялся, что Иван Иванович начнет что-то объяснять, оправдываться и тем сильнее растравит боль и унизит Саню и себя. Чего боялся, то и произошло. Онькин не нашел ни нужных слов, ни верного тона, он продолжал лгать:

— Я уверен, что дело было неправосудное, никакого кроссинга ты не сделал.

Саня промолчал.

Онькин изобразил нечто похожее на улыбку.

Саня тоже улыбнулся зимним солнышком, опустил ресницы.

— И вообще талдычат все — «Николаев, Николаев», а что Николаев?.. Я его с пеленок знаю, уже с пеленок он мнил о себе. Ужасно честолюбив, — когда после скачки передавал мне Игрока, чуть не плакал. Но Москва слезам не верит, зазнайка он, а если по делу разобраться, так ты куда умнее его едешь.

Да, не нашел верного тона Иван Иванович.

5

И в Пятигорске перед отъездом, и здесь, в Алма-Ате, Олег настойчиво назначал Виолетте свидания, и она каждый раз находила какую-нибудь причину, мешающую им встретиться. Олег не верил в эти причины: он слишком хорошо знал, что причина одна — Саня Касьянов. Он очень верил в скачку на Игроке: мнилось ему, что после победы они опять, как тогда на Дерби, уйдут с ипподрома вдвоем с Виолеттой. Вот почему он «чуть не плакал», если верить наблюдению Онькина.

Перед стартом он загадывал, что, финишировав первым и сделав обязательный круг почета, он разыщет Виолетту и уговорит ее пойти погулять.

Когда подходил к финишному столбу вторым, метнулось сомнение: «Не удастся уговорить!» Развернув Игрока в паддок, решил: «Все равно попробую!» Спешился, отдал повод Онькину, не смея глаз на него поднять, подумал с горьким утешением: «Зато не надо ждать круга почета, прямо сейчас позову».

Она стояла неподалеку, и, казалось, ее вовсе не интересовал результат скачки. Олег пытался идти привычной походкой победителя, однако чем ближе к ней подходил, тем все более несмело себя чувствовал, уверен был, что опять нарвется на отказ, будет униженно просить ее, а затем отойдет ни с чем, однако шел до конца.