Тяжесть короны
Шрифт:
Я знаю, Ромэр пытался говорить бесстрастно, чтобы косвенно не обвинить меня, принцессу Шаролеза, в бедах своего государства. Но в голосе арданга помимо его воли прорывалась горечь, а лицо вновь стало ожесточенным. Это была его страна, которую он любил всем сердцем. Страна, за которую он поплатился свободой и несколькими годами жизни, за которую был готов сложить голову. Арданг был для него всем.
В те редкие моменты, когда во время своего рассказа Ромэр смотрел на меня, я видела боль в его глазах и очень боялась, что он вновь замкнется в себе. То, что он пережил, что в сокращенной форме рассказывал мне… Это было страшно. Неестественно быстро повзрослевший подросток, сражавшийся за свою землю наравне со взрослыми. Восемнадцатилетний парень, видевший своими глазами смерть отца, бывший рядом с дядей, по
Ромэр говорил спокойно, во время рассказа его голос ни разу не дрогнул. Но арданг старался на меня даже не смотреть, сосредоточенно рассматривая угол стола. Большая часть рассказа была просто сухим перечислением фактов, но меня бросало то в жар, то в холод, когда Ромэр говорил о бесчинствах наших войск на ардангской земле, о сражениях, о сожженных деревнях…
Я понимала, что восстание было тогда единственным выходом. Старалась не думать о второй войне, о которой арданг не обмолвился и словом. Если откровенно, то спрашивать о ней боялась. В голову неожиданно пришла еще одна мысль: хорошо, что с самого начала не сказала Ромэру, кто я, только назвала имя. Какое у него могло быть отношение к дочери человека, затеявшего войну, и к приемной дочери человека, жестоко подавившего восстание, победившего подлостью, я представляла. Ни о доверии, ни о помощи речи бы не было… Уверена, если бы он знал, кто я, даже краюхи хлеба у меня не взял бы… Какое, все же, у судьбы странное чувство юмора, — именно мне, той, которой он никогда не доверился бы, выпало помочь Ромэру.
Закончив свой рассказ, Ромэр надолго замолчал, не поднимая на меня глаз, все так же рассматривая стол. А я смотрела на этого решительного, гордого человека, сидевшего передо мной на краю кровати, и восхищалась им, спрашивая себя, как же он не сломался? Я бы и злейшему врагу не пожелала такую жизнь. Если во время войны его поддерживала небезосновательная вера в победу, то что, что, во имя небес, давало ему надежду в подземелье отчима? Ведь там надежды не было никакой. И это просто… отказаться от еды и питья и… прекратить эту постоянную пытку. Я бы сделала именно так… Но что-то помогало ему, поддерживало и там, в камере… Что?
В дверь постучали.
— Да? — тут же откликнулся Ромэр, поворачиваясь к источнику звука.
— Вы обедать будете? — послышался из коридора голос хозяина.
— Конечно, спасибо, — вежливо ответил арданг.
— Лады, все будет готово через час, — сказал хозяин и ушел.
Я не могла оторвать взгляда от Ромэра, и заметила, как уголок рта собеседника приподнялся в саркастичной усмешке.
— Интересно, а что Стратег… — начал арданг, поворачиваясь ко мне, но осекся, усмешка исчезла. Взгляд из вызывающего стал виноватым. Ромэр несколько долгих мгновений смотрел мне в глаза, потом шепнул: — Прости.
И только тогда я поняла, что плачу. Тряхнула головой, отгоняя призраков прошлого, поспешно провела ладонями по щекам, стирая слезы:
— Это ты извини.
— Не думал, что ты так близко к сердцу воспримешь мои слова, — поостерегся бы рассказывать. Не хотел тебя расстроить, — покаялся арданг.
— Ромэр, все в порядке, — поспешно заверила я. — Я просто… Все в порядке, правда.
Не признаваться же, что мне больно было это слушать. Что сухие фразы из хроник вдруг преобразились, стали кровавыми картинами, окаймленными копотью пожарищ. Что даже не могу обидеться на Ромэра, всего лишь на мгновение предположившего, что я способна с заносчивостью победителя злорадствовать из-за поражения его страны. Мне почему-то казалось, он должен лучше меня понимать. Хотя… с чего бы вдруг? Ведь это был первый раз за два месяца, когда мы разговаривали о чем-то личном, а не отделывались короткими общими фразами.
Как вести себя с Ромэром дальше, я не знала, слишком тяжелое, гнетущее впечатление произвел на меня разговор. Похоже, на арданга тоже, потому что он поспешно сменил тему, предложив сходить в конюшню, проверить наших коней. Я только обрадовалась.
За нашими животными хорошо ухаживали, по крайней мере, осмотрев обоих коней, Ромэр остался доволен. На обед мы пришли первыми, что было к лучшему, потому что удалось занять уже облюбованный угол. В зале было тоскливо и сумрачно, в тусклые окна заглядывала хмурая мокрая улица. Но вскоре хозяин зажег на столах светильники, в зале появились, загомонили люди, рассаживаясь. Поздний обед, практически ужин, порадовал. Еды было много, и она была вкусная, хоть и без изысков: овощной суп на мясном бульоне, картофельное пюре и сочные жареные сосиски с горчицей, а на десерт яблочный пирог и рюмочка вишневой настойки. Порции были для меня огромными, поэтому просто делилась всем с Ромэром, не обращая внимания на его слабые протесты. За соседним столом снова сидели ардангские торговцы и разговаривали о своих проблемах. Я, краем глаза поглядывая на спутника, явно наслаждавшимся звучанием родной речи, делала вид, что и слова не понимаю из разговора.
После ужина мы снова поднялись в комнату. Я зажгла светильник, и полное холодных теней помещение вновь стало уютным. Ромэр снова растянулся на кровати, я устроилась у окна. Но серьезные темы мы больше не затрагивали. Разговор плавно и вяло кружил вокруг завтрашнего дня, предстоящей дороги. Через некоторое время по изменившемуся дыханию молчавшего арданга поняла, что Ромэр уснул. За окном сгущались сумерки, вскоре стало совсем темно. Все еще шел дождь, наполняя комнату тихим шорохом капель. Я встала, на цыпочках подошла к комоду, вынула из стоящей на нем дорожной сумки одеяло и укрыла Ромэра. Он едва заметно нахмурился, но не проснулся. Вернувшись на свое место, осторожно приоткрыла даже не скрипнувшее окно, впустить свежего воздуха… Всегда любила чистый, живой запах весеннего дождя.
13
На следующий день поехали дальше. Кручу, многому меня научившую и давшую богатую пищу для размышлений, покидала без сожаления. Теперь мы двигались на юго-запад, и можно было только радоваться приобретению коней. Конечно, я устала после долгого пешего перехода, но дело было даже не в этом. Мы сошли с тракта. Еще перед Кручей. И разницу мои ноги ощутили незамедлительно. Широкие, выложенные подогнанными друг к другу камнями тракты велел проложить еще мой дед. Когда отец и отчим увеличили территорию Шаролеза, они продлили и тракты. Но прочие дороги, хоть и поддерживались в хорошем состоянии, сильно уступали главным пяти трактам, расходящимся от Ольфенбаха.
Арданг… Границу этой провинции Шаролеза мы должны были пересечь вечером третьего дня. Чем ближе мы становились к этой земле, тем чаще замечала на лице спутника мечтательное выражение. Разумеется, узнав от торговцев новости о дяде, он радовался встрече. Это я понимала, но приподнятого настроения Ромэра не разделяла. Я ни разу не бывала в тех краях, честно говоря, не интересовалась текущим положением дел и опасалась увидеть разорение и нищету. И что-то подсказывало, если окажусь права, Ромэру будет очень трудно выполнить до конца свое обещание и помочь мне сбежать из страны. Как показало время, я была недалека от истины…
В дороге по обыкновению разговаривали немного. Не знаю почему, но весь день боялась, что Ромэр задаст тот самый вопрос, на который я до сих пор не знала, как правильно ответить. Что я могла сказать на «Как и когда ты узнала обо мне?»? Что?
Тему заточения и клейма, которое спутник, не догадываясь, что я понимаю истинное значение этого жеста, часто прикрывал ладонью, мы не обсуждали ни разу. Но я знала, долго обходить молчанием этот период и обстоятельства нашего знакомства невозможно. А вопросов боялась… Потому и спрашивала что-то несущественное, стоило ардангу после паузы бросить на меня внимательный взгляд и попробовать заговорить. Когда это произошло в четвертый раз подряд, Ромэр игзбб усмехнулся, качнул головой и оставил попытки завести серьезный разговор.