Тысяча И Одна Ночь. Книга 4
Шрифт:
И когда Али-Шар узнал это, он обнял её и поцеловал и бросился на неё, как лев на овцу, и убедился, что это его невольница без сомнения. И он был все время у неё привратником и имамом в её михрабе, и она с ним клала неявные и земные поклоны и вставала и садилась, и сопровождала славословия вскриками и движениями. И услышали евнухи и пришли и посмотрели из-за занавесок, и увидели, что царь лежит, и с ним Али-Шар, и он двигается, а она вздыхает и заигрывает, и евнухи сказали: "Такое заигрыванье не заигрыванье мужчины. Может быть, этот царь женщина?" И они скрыли это дело и не объявили о нем никому. А наутро Зумурруд послала за своими воинами и вельможами царства и призвала их и сказала: "Я хочу отправиться в город этого человека; выберите себе наместника, который будет судить вас, пока я не вернусь". И они ответили Зумурруд вниманием и повиновением, и затем она начала собирать все нужное
Рассказ о Джубейре ибн Умейре и Будур (ночи 327-334)
Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид както ночью беспокоился, и ему трудно было заснуть, и он все время ворочался с боку на бок от сильного беспокойства. И когда это его обессилило, он призвал Масрура и сказал ему: "О Масрур, придумай, кто развлечёт меня в эту бессонницу". И Масрур ответил: "О владыка, не хочешь ли пойти в сад, который при доме, и поглядеть, какие там цветы, и посмотреть на Звезды, как они хорошо расставлены, и на луну, светящую над водой?" - "О Масрур, моя душа не стремится ни к чему такому", - ответил халиф. И Масрур сказал: "О владыка, у тебя во дворце триста наложниц и у каждой наложницы комната. Прикажи им вдвоём уединиться в своих комнатах, а сам ходи и смотри на них, когда они не будут стонать".
– "О Масрур, - сказал халиф, - "Дворец - мой дворец, и невольницы - моё достояние, но только душа моя не стремится ни к чему такому".
И Масрур сказал: "О владыка, вели учёным, мудрецам и стихотворцам явиться к тебе, и пусть они обсуждают вопросы и говорят стихи и рассказывают сказки и предания". Но халиф ответил: "Душа моя не стремится ни к чему такому".
– "О владыка, - сказал Масрур, - прикажи слугам, сотрапезникам и остроумцам явиться к тебе, и пусть они тебя развлекают удивительными шутками". По халиф отвечал: "О Масрур, моя душа не стремится им к чему такому". И тут Масрур воскликнул: "О владыка, отруби мне тогда голову..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала триста двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур сказал халифу: "О владыка, отруби мне тогда голову - может быть, Это прогонит твою бессонницу и прекратит беспокойство, которое ты испытываешь".
И ар-Рашид засмеялся его словам и сказал: "О Масрур, посмотри, кто у дверей из сотрапезников". И Масрур вышел, и потом вернулся и сказал: "О владыка, у двери Али ибн Мансур альХалии ад-Димашки".
– "Ко мне его!" - воскликнул халиф. И Масрур ушёл и привёл ибн Мансура, и, войдя, тот сказал: "Мир тебе, о повелитель правоверных!" И халиф ответил на его приветствие и молвил: "О ибн Мансур, расскажи нам какой-нибудь из твоих рассказов".
– "О повелитель правоверных, рассказать тебе то, что я видел воочию, или то, что я слышал?" - спросил ибн Мансур. "Если ты видел что-нибудь диковинное, расскажи нам, ибо рассказ не то, что лицезрение", - отвечал повелитель правоверных. И Али оказал: "О повелитель правоверных, освободи для меня твой слух и твоё сердце".
– "О ибн Мансур, я слушаю тебя ухом, смотрю на тебя оком и внимаю тебе сердцем", - ответил халиф.
"О повелитель правоверных, - сказал тогда Али, - знай, что мне на каждый год назначено жалованье от Мухаммеда ибн Сулеймана аль-Хашими, султана Басры, и я отправился к нему по обычаю, и, прибыв к нему, увидел, что он собрался выезжать на охоту и ловлю. И я приветствовал его, и он ответил мне приветствием и сказал: "О ибн Мансур, поедем с нами на охоту". Но я отвечал ему: "О владыка, нет у меня сил ехать верхом. Помести меня в доме гостей и поручи придворным и наместникам заботиться обо мне".
И он сделал так и отправился на охоту, а мне оказали наивысшее уважение и угостили меня наилучшим угощеньем. А я сказал себе: "О диво Аллаха! Я уже давно прихожу из Багдада в Басру, но ничего не знаю в Басре, кроме дороги от дворца к саду и от сада ко дворцу. Как не воспользоваться мне таким случаем и не прогуляться по Басре, если не в этот раз? Я сейчас встану и пойду один по городу". И я надел свои самые роскошные одежды и пошёл гулять по Басре. А тебе известно, о повелитель правоверных, что в ней семьдесят улиц длиной каждая в семьдесят фарзахов иракской мерой, и я заблудился в её переулках и почувствовал жажду. И я шёл, о повелитель правоверных, и вдруг вижу большую дверь с двумя кольцами из жёлтой меди, и на дверь были опущены красные парчовые занавески, а рядом с нею стояли две скамьи, а над нею была решётка для виноградных лоз, которые осеняли эту дверь. И я остановился, разглядывая это, и пока я стоял, я вдруг услышал голос и стоны, исходившим из печального сердца, и голос этот переливался в напеве и произносил такие стихи:
"Недугов и напастей вместилище плоть моя, Виною тому газель, чей дом и земля вдали. О ветры зарудские, что подняли грусть во мне, Аллахом, творцом молю, вы в дом заверните мой. Газель упрекните вы - укоры смягчат её, Скажите получше вы, когда она будет вам Внимать, и о любящих вы речь заведёте с ней. Добро сотворите мне по вашей вы милости. Намёк обо мне вы ей подайте в речах своих: "Что сталось с рабом твоим? Его убиваешь ты Разлукой, хоть нет вины за ним и послушен он. Других не любил душой, без толку не говорил, И клятв не нарушил он и не был жесток с тобой?" Ответит она улыбкой, скажете мягко вы: "Не дурно бы близостью тебе поддержать его, Поистине, он в тебя влюблён, как и следует, И око его не спит-рыдает и плачет од". И если она согласна будет - в том наша цель, А если увидите вы гнев на лице её, То ей возразите вы, сказав: "Он неведом нам".И я сказал про себя: "Если исполнивший эту песню красив, то он соединил в себе красоту, красноречие и прекрасный голос".
Потом я подошёл к двери и стал понемногу приподнимать занавеску, и вдруг увидел белую девушку, подобную луне в четырнадцатую ночь, - со сходящимися бровями, томными веками и грудями, как два граната, и уста её были нежны и подобны ромашке, а рот её походил на печать Сулеймана, и ряд зубов играл разумом нанизывающего и рассыпающего, как сказал о нем поэт:
О жемчуг в устах любимых, кем вложен ты, Кто влагу вин и ромашку вложил в уста? И кто у зари улыбку взял в долг твою, И кто замком из коралла замкнул тебя? Ведь всякий, кто тебя увидит, от радости Кичится, а кто целует, как быть тому.А вот слова другого:
О жемчуг в устах любимых, Будь милостив ты к кораллу, Над ним не превозносись ты, Ты не был ли найден сирым?А в общем, она объяла все виды красоты и стала искушением для женщин и мужчин; не насытится видом её красоты смотрящий, и такова она, как сказал о ней поэт:
Придя, она убивает нас, а уйдёт когда, Людей в себя влюблёнными всех делает. Она солнечна, луне подобна, но только ей Суровость, отдаление не свойственны. Сады Эдема в её рубашке открыты нам, И луна на небе над воротом её высится.И пока я смотрел на девушку через просветы занавески, она вдруг обернулась и увидела, что я стою у двери, и сказала своей невольнице: "Посмотри, кто у двери". И невольница поднялась и подошла ко мне и сказала: "О старец, или у тебя нет стыда, или седина Заодно с постыдным?" - "О госпожа, - ответил я ей, - что до седины, то о ней мы знаем, а что до постыдного, то не думаю, чтобы я пришёл с постыдным".
– "А что более постыдно, чем врываться не в свой дом и смотреть на женщину из чужого гарема?" - спросила её госпожа. И я сказал ей: "О госпожа, для меня есть извинение".
– "А какое извинение?" - спросила она. "Я чужеземец, мучимый жаждой, и жажда убила меня", - отвечал я. И девушка сказала: "Мы приняли твоё извинение..."