Тысяча И Одна Ночь. Книга 9
Шрифт:
И когда они говорили, вдруг кривой везирь, который женился на царской дочери, вошёл в ту самую минуту и поцеловал перед царём землю и сказал: "О царь, знай, что постройка дворца окончена, а тебе известно, что я дал обет, когда кончу постройку, зарезать у дворца тридцать мусульман, и вот я пришёл к тебе, чтобы взять у тебя тридцать мусульман и зарезать их и исполнить обет Мессии. Я возьму их под мою ответственность, в виде займа, а когда прибудут ко мне пленные, я дам тебе других, им взамен".
– "Клянусь Мессией и истинной верой, - сказал царь, - у меня не осталось никого, кроме этого пленника". И он показал на Нур-ад-дина и сказал везирю: "Возьми его и зарежь сейчас же, а я пришлю тебе остальных, когда прибудут ко мне пленные мусульмане". И кривой везирь встал, и взял Нур-ад-дина, и привёл его ко дворцу, чтобы зарезать его на пороге его дверей. И маляры сказали ему: "О владыка, нам осталось работать и красить два дня. Потерпи и подожди убивать этого пленника, пока мы не кончим красить. Может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты зарежешь их всех разом и исполнишь свой обет в один день". И тогда везирь приказал заточить Нур-ад-дина..."
И
Когда же настала восемьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь приказал заточить Нур-ад-дина, его отвели, закованного, в конюшню, и он был голоден, и хотел пить, и печалился о себе, и увидел он смерть своими глазами. А по определённой судьбе и твёрдо установленному предопределению было у царя два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого Ляхик, и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали царя Хосрои. И один из его коней был серый, без пятнышка, а другой - вороной, словно тёмная ночь, и все цари островов говорили: "Всякому, кто украдёт одного из этих коней, мы дадим все, что он потребует из красного золота, жемчугов и драгоценностей", - но никто не мог украсть ни которого из этих коней.
И случилась с одним из них болезнь - пожелтенье белка в глазах, и царь призвал всех коновалов, чтобы вылечить коня, и они все не смогли этого. И вошёл к царю кривой везирь, который женился на его дочери, и увидел, что царь озабочен из-за этого коня, и захотел прогнать его заботу. "О царь, - сказал он, - отдай мне этого коня, я его вылечу". И царь отдал ему коня, и везирь перевёл его в конюшню, в которой был заперт Нур-аддин. И когда этот конь покинул своего брата, он закричал великим криком и заржал, и люди встревожились из-за его крика, и понял везирь, что конь испустил этот крик только из-за разлуки со своим братом. И он пошёл и осведомил об этом царя, и когда царь как следует понял его слова, он сказал: "Если он - животное и не стерпел разлуки со своим братом, то каково же обладателям разума?" И потом он приказал слугам перевести второго коня к его брату, в дом везиря, мужа Мариам, и сказал им: "Скажите везирю: "Царь говорит тебе: "Оба коня пожалованы тебе от него, в угожденье его дочери Мариам".
И когда Нур-ад-дин лежал в конюшне, скованный и в путах, он вдруг увидел обоих коней и заметил на глазах одного из них бельма. А у него были некоторые знания о делах с конями и применении к ним лечения, и он сказал про себя: "Вот, клянусь Аллахом, время воспользоваться случаем! Я встану, и солгу везирю, и скажу ему: "Я вылечу этого коня!" И я сделаю что-нибудь, от чего его глаза погибнут, и тогда везирь убьёт меня, и я избавлюсь от этой гнусной жизни". И потом Нур-ад-дин дождался, пока везирь пришёл в конюшню, чтобы взглянуть на коней, и когда он вошёл, Нур-ад-дин сказал ему: "О владыка, что мне с тебя будет, если я вылечу этого коня и сделаю ему что-то, от чего его глаза станут хорошими?" - "Клянусь жизнью моей головы, - ответил везирь, - если ты его вылечишь, я освобожу тебя от убиения и позволю тебе пожелать от меня".
– "О владыка, - сказал Нур-ад-дин, - прикажи расковать мне руки". И везирь приказал его освободить, и тогда Нур-ад-дин поднялся, взял свежевыдутого стекла, истолок его в порошок, взял негашёной извести и смешал с луковой водой, и затем он приложил все это к глазам коня и завязал их, думая: "Теперь его глаза провалятся, и меня убьют, и я избавлюсь от этой гнусной жизни". И Нур-ад-дин проспал эту ночь с сердцем, свободным от нашёптывании заботы, и взмолился великому Аллаху, говоря: "О господи, мудрость твоя такова, что избавляет от просьб".
А когда наступило утро и засияло солнце над холмами и долинами, везирь пришёл в конюшню и снял повязку с глаз коня, и посмотрел на них, и увидел, что это прекраснейшие из красивых глаз по могуществу владыки открывающего. И тогда везирь сказал Нур-ад-дину: "О мусульманин, я не видел в мире подобного тебе по прекрасному умению! Клянусь Мессией и истинной верой, ты удовлетворил меня крайним удовлетворением - ведь бессильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране". И потом он Подошёл к Нур-ад-дину и освободил его от цепей своей рукой, а затем одел его в роскошную одежду и назначил его надзирателем над своими конями, и установил ему довольствие и жалованье, и поселил его в комнате над конюшней.
А в новом дворце, который везирь выстроил для СиттМариам, было окно, выходившее на дом везиря и на комнату, в которой поселился Нур-ад-дин. И Нур-ад-дин просидел несколько дней за едой и питьём, и он наслаждался, и веселился, и приказывал, и запрещал слугам, ходившим за конями, и всякого из них, кто пропадал и не задавал корму коням, привязанным в том стойле, где он прислуживал, Нур-ад-дин валил и бил сильным боем и накладывал ему на ноги железные цепи. И везирь радовался на Нур-ад-дина до крайности, и грудь его расширилась и расправилась, и не знал он, к чему приведёт его дело, а Нур-ад-дин каждый день спускался к коням и вытирал их своей рукой, ибо знал, как они дороги везирю и как тот их любит.
А у кривого везиря была дочь, невинная, до крайности прекрасная, подобная убежавшей газели или гибкой ветке. И случилось, что она в какой-то день сидела у окна, выходившего на дом везиря и на помещение, где был Нур-ад-дин, и вдруг она услышала, что Нур-ад-дин поёт и сам себя утешает в беде, произнося такие стихи: "Хулитель мой, что стал в своей сущности Изнеженным и весь цветёт в радостях, - Когда терзал бы рок тебя бедами, Сказал бы ты, вкусив его горечи:
"Ах, прочь любовь и все её горести - Спалила сердце мне она пламенем!" Но вот теперь спасён от обмана я, От крайностей и бед её спасся я, ТакИ когда Нур-ад-дин завершил свои последние слова и окончил свои нанизанные стихи, дочь везиря сказала про себя: "Клянусь Мессией и истинной верой, этот мусульманин - красивый юноша, по только он, без сомнения, покинутый влюблённый. Посмотреть бы, возлюбленный этого юноши красив ли, как он, и испытывает ли он то же, что этот юноша, или нет? Если его возлюбленный красив, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сетовать на любовь, а если его возлюбленный не красавец, то погубил он свою жизнь в печалях и лишён вкуса наслаждения..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя: "Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях". А Мариам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь везиря увидела по ней, что у неё стеснилась грудь, и решила пойти к ней и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него стихи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам, жена её отца, прислала за ней, чтобы она развлекла её разговором. И девушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут у неё по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдерживая слезы и произнося такие стихи:
"Прошёл мой век, а век любви все длится, И грудь тесна моя от сильной страсти, А сердце плавится от мук разлуки, Надеется, что встречи дни вернутся И будет близость стройной, соразмерной. Не укоряй утратившего сердце, Худого телом от тоски и горя, И не мечи в любовь стрелой упрёков - Ведь в мире нет несчастнее влюблённых, Но горечь страсти кажется нам сладкой".И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: "Отчего, о царевна, у тебя стеснена грудь и рассеяны мысли?" И СиттМариам, услышав слова дочери везиря, вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха: