Тысяча миль в поисках души
Шрифт:
Джон Кеннеди является примером. Он отнюдь не был, как хотели бы нас убедить в этом, домашним божеством. Это был человек со всеми его тщеславными помыслами и слабостями, но это был человек, которого наша страна не имела права столь безрассудно подвергать опасности.
Неужели низменные инстинкты мести и ненависти настолько овладели нами, что нет никакой надежды на спасение? Не ввергли ли мы самих себя в мрачную пучину насилия и отчаяния, которая поглотила столь многие древние цивилизации? Если мы действительно сделали это, то да поможет бог нашим бедным детям».
Гроб подняли и понесли к выходу. Оркестр
— Джон, можешь отдать честь и попрощаться с папой.
Маленькая правая ручка быстро скользнула вверх. Лицо Роберта Кеннеди, стоявшего рядом, исказилось от боли. На глаза всех присутствовавших навернулись слезы. Ни одно из впечатлений этого дня не врезалось в их память с такой силой, как этот салют маленького Джона. Г-жа Кеннеди, смотревшая прямо перед собой, не видела его. Но когда после ей показали фотографию, она была поражена. До этого мальчик отдавал честь очень комично: вместо правой он поднимал левую руку, делая при этом уморительную мину.
Но сейчас атмосфера и смысл этого дня, казалось, дошли до сознания сына президента. Он согнул руку точно по-военному. Его пальцы касались волос, левая рука была прижата к туловищу, плечи выпрямились. Вид этого трехлетнего мальчугана в коротких штанишках с голыми ножками, при тихих звуках траурной мелодии, напоминавшей об отце, который обожал его, был невыносим.
Когда мои дети станут взрослыми, им будут сниться иногда странные сны, какие-то туманные видения, удивительные и непонятные. Чьи-то сильные руки, пахнущие столярным клеем и свежими стружками, подбросят их к кронам деревьев. «Джулия! Уася! Как живьоте?»— услышат они чей-то такой знакомый и уже незнакомый голос. Они увидят стеклянного Христа с руками и лицом, покрытыми пороховой копотью, рыдающих негритянок, конных полицейских, галопом несущихся на толпу. Они услышат печальный колокольный звон и увидят трехлетнего мальчика, который стоит рядом с женщиной в черной вуали на заплаканном прекрасном лице и отдает честь войскам, идущим за гробом его отца.
Трехногая лошадь
Мы хорошо подготовились к поездке. Прежде всего мы впихнули тигра в бензиновый бак нашего черного «форда». Этот полосатый зверь с мольбой смотрит на автомобилистов с вывесок всех заправочных станций «Эссо». Его круглые глаза безмолвно просят: «Ну, суньте меня в ваш бак, что вам стоит! Тридцать два цента за галлон, только и всего. Мы будем счастливы, уверяю вас. Вы, я и ваша машина».
На экране телевизора тигр более агрессивен, хотя и в меру. Скорее он добродушно шаловлив. Сперва он заигрывает с хозяином автомобиля, гладит его мохнатой лапой по щекам, сжимает его в своих объятиях. Затем он ныряет в бензобак, и оттуда доносится его могучее рычание. Рычание сотрясает машину. Она срывается с места и стремительно несется вдаль. Из бензобака упруго болтается полосатый хвост.
Управившись с тигром, мы пошли с Юлей-старшей покупать еду. Своим появлением в бакалейной лавочке мы создали праздник для продавцов. Они встретили нас общим поклоном. Глаза их сияли. Одновременно раздался нестройный хор взволнованных голосов: «Могу ли я помочь вам, мадам? Чем могу быть полезен, мистер?»
Придирчиво выбирая продукты, мы, как могли, продлевали этот праздник, этот фестиваль улыбок и поклонов, протекавший на музыкальном
Мы были щедры. Мы устроили такой же праздник продавцам винного магазина, где купили пузатую, оплетенную бутыль красного «Кьянти», и хозяйственного, где приобрели портативную жаровню, пакет древесного угля в виде брикетов и баночку какой-то горючей смеси для разведения огня.
К сожалению, праздник в хозяйственном магазине был чуть-чуть омрачен по нашей вине. Узнав, что мы собираемся в путешествие, хозяин рекомендовал нам купить палатку, тапочки, спальные мешки, фонарь, который светит на триста метров, жидкость от комаров, рыболовные крючки, зонтик, раскладушку, живых червей, упакованных в коробочки с землей, подвесной мотор для лодки и ящик для льда.
Он не отпускал нас до тех пор, пока мы не сказали ему «Спасибо, нет» — ровно одиннадцать раз. Тогда он вздохнул и развел руками, как бы снимая с себя ответственность: «Бог свидетель, я сделал все, что было в моих силах». Нам стало жалко его, и мы пошли на компромисс — купили ящик для льда.
Вечером дома выяснилось, что забыли купить какой-то порошок, который изобретен для того, чтобы делать пищу нежнее. Он так и называется — «тендерайзер», то есть «унежнитель». Меня отправляют в магазин «супермаркет», предварительно объяснив, что баночки с волшебным порошком надо искать на том стеллаже, где стоят соль, сахар, перец, крупы, а внизу — бутылки с кока-колой.
На дворе жарища, а в «супермаркете» искусственная прохлада, играет тихая музыка, скрытая где-то в потолке, звенят колокольчики касс, поскрипывают колесики тележек, которые толкают перед собой покупатели.
И, конечно, здесь я встречаю миссис Грин, седенькую аккуратную старушку в очках, нашу соседку. Она нарумянена и завита, в кокетливой шляпке, в жакетике со стекляшками и в юбке до колен. Миссис Грин — вдова. Где-то в городе у нее есть два участка земли, которые она сдала под платные стоянки автомашин.
Я всегда встречаю ее в «супермаркете». Она приходит сюда, как на выставку материальных ценностей, как в музей, как в храм. Она бродит мимо стеллажей и гладит рукой разноцветные коробки, как книголюбы гладят корешки бесценных книг. Она любуется пирамидами из консервных банок, как любуются скульптурами Родена. Когда она, что-то шепча, нагибается, чтобы рассмотреть куриные потроха, разложенные в коробочках на льду, мне кажется, что она молится.
— Признайтесь, Борис, что у вас нет таких «супермаркетов», — говорит она мне.
— Таких еще нет, — отвечаю я. — Но будут.
Я беру у нее из рук пакет с какой-то мелочью, и мы выходим на улицу.
— Если вы не спешите, выпьем по чашке кофе, — предлагает миссис Грин.
Кажется, мы опоздали на праздник. Такое впечатление, что здесь все от праздника уже устали. Нам достаются крохи. Официант за стойкой с трудом изображает на багровом потном лице жалкое подобие приветственной улыбки и тут же мгновенно стирает ее. Он все время вертится у себя за стойкой, как заведенный: одной рукой наливает сок, другой рукой переворачивает поджаривающиеся на электрической плите ломтики хлеба, третьей рукой… Впрочем, ведь у человека только две руки. Это ими он наливает нам кофе, нажимает клавиши кассы, вытирает фартуком стойку, откупоривает бутылку пепси-колы, смахивает пот с лица…