Тысяча миль в поисках души
Шрифт:
Девочка в ужасе вскакивает и дико кричит, прижав кулачки к подбородку. Она такая крошечная перед этой стальной громадиной бульдозера! Косички ее трясутся. Кулачки ее прижаты к подбородку.
И только теперь я заметил то, что не заметил минуту назад. Цепи! Эти люди прикованы друг к другу цепью. Четырнадцать человек сковали себя цепью и загородили въезд на строительную площадку.
Бульдозер останавливается прямо около девочки, которая содрогается от крика. Старик водитель выключает мотор и, ругаясь, вылезает из кабины. Он сдергивает красную кепку, вытирает ею вспотевшее лицо и швыряет ее на сиденье. Его бледные губы трясутся.
— Пошел ты знаешь куда! — говорит он подбежавшему полицейскому офицеру. — Я рабочий человек, а не убийца.
К ним подбегает какой-то взмыленный от пота человек. Он в белой, прилипшей к спине рубашке со сбившимся набок галстуком. В руках помятый пиджак.
— Офицер! — кричит он. — Вы обязаны убрать этих людей. Я буду жаловаться!
Затем обращается к водителю бульдозера:
— Том, обожди минутку, сейчас их уберут.
Девочка уже не кричит. Она плачет навзрыд.
Старик переминается с ноги на ногу, делает неуверенный шаг в сторону девочки и говорит:
— Детка… Детка… Не надо плакать, сердечко мое… Прости меня, старого дурака!
Девочка не поднимает головы и еще теснее прижимается к девушке. Старик разводит руками, поворачивается и, ссутулившись, идет прочь от бульдозера. Потный человек со сбившимся набок галстуком рысцой забегает перед ним.
— Том, подожди минутку! Сейчас их уберут, — говорит он.
Неожиданно старика охватывает ярость. Он топает ногами и кричит:
— Будьте вы прокляты! Будь она проклята, ваша работа! Будь она проклята, такая жизнь! Все вы!.. Все вы!..
Я вижу его морщинистое лицо. Оно перекошено гневом и болью. Мне кажется, что он ненавидит сейчас всех людей, а больше всего самого себя. Он плюет на асфальт и, сгорбившись еще больше, идет на толпу, запрудившую тротуар и часть улицы. Он глядит себе под ноги, и люди молча расступаются перед ним…
Воет сирена полицейской машины. Конные полицейские теснят толпу блестящими от пота крупами лошадей. Автомобиль-вагон с решетками на окнах останавливается около бульдозера.
Четырнадцать человек, сидя на тротуаре, поют:
Мы победим! Придет день нашей свободы, Всем сердцем верю… Мы победим!..Они поют, хлопая в такт песне ладонями. Звенит цепь, сковавшая их.
Поет молодой плечистый негр в черных очках. Поют белая женщина и негритянка в разорванном на плече платье.
Поет тоненькая беленькая девушка. Всхлипывая, поет девочка с косичками.
Какая это прекрасная песня! Я молча пою ее вместе с четырнадцатью на асфальте:
Всем сердцем верю…Я пою эти слова молча, потому что мне, советскому журналисту, нельзя принимать участие в демонстрации американцев.
Мы победим!..Я пою про себя эти слова вместе с четырнадцатью на асфальте. Нет, не с четырнадцатью! Я и не заметил, что песню подхватили сотни пикетчиков-негров, которые ходят вокруг с плакатами в руках. Поет толпа, запрудившая тротуар и часть улицы. Белый парень поет на балконе дома. Поют пуэрториканские девушки из окна дома напротив. Я не слышу их голосов, а только вижу, как они ритмично хлопают в ладоши.
Я ищу глазами старика, водителя бульдозера, который едва не стал убийцей. Слышит ли он песню? Наверное, не слышит. Сидит где-нибудь сейчас в баре над стаканом виски, бледный от тоски и ненависти, от стыда за самого себя.
К сидящим на асфальте направляются полицейские. В руках у них кусачки с длинными ручками, перекусывающие цепи. Сперва они расковывают девочку, потом всех остальных.
— Вы арестованы за нарушение порядка! — говорит им офицер. — Прошу вас следовать в машину.
И не лишенный галантности жест в сторону автомобиля-вагона с решетками на окнах.
Арестованные не трогаются с места. Полицейские хватают мужчин под мышки и волокут их в машину. К женщинам направляются женщины-полицейские. На головах у них форменные фуражки с кокардами. Белые блузки с короткими рукавами. Широченные плечи, мускулистые по-мужски руки. Одна из них легко поднимает девочку с косичками и куда-то уносит.
В толпе, которую сдерживает конная полиция, заметно какое-то движение. Толпа глухо ворчит, колышется, как будто пережевывает что-то и наконец выталкивает перед полицейскими десяток парней.
— Черные обезьяны! — орет один из этих парней, одетый, несмотря на жару, в кожаную курточку с молниями. — Убирайтесь в Африку!
— Пусть лучше убираются в Россию! Там их любят! — вопит другой, размахивая пряжкой ремня, который обмотан вокруг его кулака.
— Легче, легче, ребята, не мешайте нам работать, — увещевает их с лошади полицейский сержант.
— Посмотрите на эту любовницу негров! — орет парень и тычет кулаком в сторону тоненькой девушки.
Парни корчатся от смеха, гогочут, свистят, улюлюкают, исторгают самые оскорбительные, самые циничные, самые грязные слова.
Толпа гудит возмущенно. Девушка стоит бледная, прямая, тоненькая, как тростиночка. Она кажется мне необыкновенно красивой.
— Переспи с нами сначала, — кривляется перед ней парень в черной курточке.
Даже женщина-полицейский не выдерживает.
— Убирайся отсюда, молокосос! — сквозь зубы шипит она парню.
— Легче, легче, мальчики! — слышен голос сержанта на лошади. — А то и вас придется забрать.
— Не раньше чем я поцелую эту красотку, — отвечает парень и, подскочив к девушке, с размаху бьет ее пряжкой ремня по лицу.