Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
Мужчина медленно поворачивает его, совсем близко от зачарованных глаз малыша.
Крохотные ступеньки, плавные переходы, сосны, стены, вырастающие из камней…
— Твой прадедушка вырезал это, — говорит Широяма, — из рога единорога.
…арка ворот, окна, амбразуры и — на самом верху — пагода.
— Ты его не видишь, — продолжает Широяма, — но принц живет в этом замке.
«Ты забудешь эту историю, — знает он, — но твоя мать будет помнить».
— Имя у принца такое же, как у нас: широ —
Наозуми берет вырезанную из кости статуэтку и подносит поближе к глазам.
Широяма не обнимает сына и не вдыхает сладкий аромат его тела.
— Спасибо, отец, — Кавасеми наклоняет голову мальчика, имитируя поклон.
Наозуми прыгает с добычей с одной циновки на другую, до самой двери.
Он поворачивается, чтобы посмотреть на отца, и Широяма думает: «Вот и все».
А потом шаги мальчика уносят его навсегда.
«Похоть уводит родителей от их детей, — думает Широяма, — несчастья, долг…»
Бархатцы в вазе точного цвета лета, каким он его помнил.
«…но, возможно, самые счастливые — те, кто рожден от безрассудной мысли: через непреодолимую пропасть между влюбленными можно перекинуть мост из косточек и хрящиков нового человеческого существа».
Колокол храма Рюгаджи возвещает о часе Лошади.
«Теперь, — думает он, — мне предстоит убить».
— Будет лучше, если вы уйдете, — говорит Широяма своей наложнице.
Кавасеми смотрит вниз, дав себе слово удержаться от слез.
— Если мальчик покажет успехи в го, пригласи мастера школы Хонинбо.
Вестибюль у Зала шестидесяти циновок и длинная галерея, ведущая к Переднему двору, забиты коленопреклоненными советниками, инспекторами, старостами, стражниками, слугами, чиновниками казначейства и работниками его дома. Широяма останавливается.
Вороны разносят слухи в тусклом, влажном небе.
— Всем поднять головы. Я хочу видеть ваши лица.
Поднимаются двести или триста голов: глаза, глаза, глаза…
«…смотрят на призрака, — думает Широяма, — хотя он еще не умер».
— Магистрат — сама! — старейшина Вада решается выступить от лица всех.
Широяма смотрит на нервничающего, верного ему человека.
— Вада — сама.
— Службу магистрату я всегда полагал особенной честью…
Лицо Вады напряжено, его распирают эмоции, глаза блестят.
— Каждый из нас учился у магистрата мудрости и видел в нем пример…
«Научились вы у меня только одному, — думает Широяма, — отныне в береговой охране всегда будет тысяча человек».
— Воспоминания о вас будут вечно жить в наших сердцах и умах.
«А мои тело и голова, — думает Широяма, — будут гнить в земле».
— Нагасаки никогда… — по щекам Вады текут слезы, — …не оправится!
«О — о, — полагает Широяма, — к следующей неделе все станет, как обычно».
— От лица всех, кто удостоился… удостоен… чести служить под вашим началом…
«Даже неприкасаемые, — думает магистрат, — которые чистят выгребные ямы?»
— …я, Вада, выражаю нашу вечную благодарность за ваше покровительство!
Под карнизами курлычут голуби, словно бабушки, радующиеся появлению внуков.
— Благодарю вас, — говорит он. — Служите моему преемнику, как служили мне.
«Это самая глупая речь, которую я когда-либо слышал, — думает он, — она же и моя самая последняя».
Мажордом Томине открывает дверь для его последней деловой встречи.
Дверь Зала шестидесяти циновок с грохотом задвигается. Никто не смеет войти сюда, пока не выйдет мажордом Томине и не возвестит о почетной смерти магистрата Широямы. Почти безмолвная толпа в галерее возвращается к повседневным делам. В знак уважения магистрату, все крыло здания будет пустовать до прихода ночи, за исключением редких обходов стражниками.
Только одна высокая ширма наполовину сложена, и потому зал темен и напоминает пещеру.
Влады ка — настоятель Эномото изучает положение игры на доске го.
Настоятель поворачивается и кланяется. Его аколит низко кланяется.
Магистрат идет к центру зала. Тело рассекает застывший воздух. Шаги тихо шуршат по полу. Мажордом Томине следует за своим хозяином.
Зал шестидесяти циновок, похоже, в ширину около шестисот шагов или все шесть тысяч шагов в длину.
Широяма садится по другую сторону доски го, напротив своего врага.
— Совершенно непростительно и эгоистично с моей стороны взваливать два последних обязательства на такого занятого человека.
— Для меня выполнить ваши просьбы, — отвечает Эномото, — особая честь.
— Я услышал о достижениях Эномото — сама по части владения мечом, и говорили об этом всегда с восторгом, задолго до нашей первой встречи.
— Люди склонны к преувеличениям, но это правда, что за всю мою жизнь пять человек попросили меня быть каисяку [125] . Я выполнил все мои обязательства с честью.
125
Каисякy/kaishaku — обязательное лицо при исполнении самураем харакири, «секундант», отрубающий голову.