Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
На Флаговой площади начинает звенеть сборный колокол.
— На колокол внимания не обращай! — Ворстенбос — по бокам Купидо и Филандер — бежит по Длинной улице. — Шакалы собирают нас в одном месте, чтобы в это время растащить все! — Он замечает Герритсзона. — Стукнуло по голове?
Якоб растирает горло.
— Разве что грогом, господин директор.
— Оставь его. Мы должны организовать оборону от наших защитников.
Урон, причиненный землетрясением, большой, но не катастрофичный. Если говорить о четырех голландских складах, то у «Лилии», которую восстанавливали после «пожара Сниткера», возведенный каркас
На складе «Дуб» Якоб и Be проверяют ящики с венецианскими зеркалами: каждое вытаскивается из соломы и учитывается как неповрежденное, треснутое или разбитое. Ханзабуро сворачивается калачиком на куче мешков и вскоре уже спит. Все утро на складе слышатся только звуки перекладываемых зеркал, чавканье жующего бетель Be, шорох царапающего бумагу пера и долетающий издалека, от Морских ворот, грохот: на берегу сваливают слитки олова и свинца. Плотники, обычно работающие на складе «Лилия» по другую сторону Весового двора, похоже, заняты более нужным делом в Нагасаки.
— Тут не семь лет невезения, господин де 3., а все семь сотен?
Якоб не заметил прихода Ари Грота.
— Думаю, никого не удивит, знач, если парень собьется со счета и парочка целых зеркал из-за этого «разобьется», только за счет ошибки…
— Это что, можно сказать, неприкрытое приглашение, — Якоб зевает, — совершить подлог?
— Пусть дикие псы сначала сожрут мою голову! Я, знач, тут встречу для нас устроил. Ты, — Грот смотрит на Be, — можешь исчезнуть: сейчас придет один господин, так его воротит от твоей говняно — коричневой шкуры.
— Be никуда не идет, — отвечает Якоб. — И кто этот «господин»?
Грот что-то слышит и поворачивается на доносящиеся звуки.
— Ох, клянусь кровью, они раньше, — он указывает на стену ящиков и приказывает Be:
— Прячься за ними! А вы, господин де 3., оставьте ваши сантименты о нашем бедном цветном брате, потому что на кону горы, горы и горы денег.
Юноша — раб смотрит на Якоба: тот, соглашаясь, кивает. Be повинуется.
— Я здесь, знач, посредник между вами и…
В дверях появляются переводчик Ионекизу и полицейский Косуги.
Не обращая внимания на Якоба, они предлагают кому-то зайти.
Сначала
Затем входит их хозяин: мужчина постарше, походка нетороплива, он словно рассекает воду.
На нем плащ небесно-голубого цвета, голова выбрита, из-за пояса торчит рукоять меча.
Из всех присутствующих на складе только у него лицо не блестит от пота.
«Откуда, из какого сна, — гадает Якоб, — я помню его лицо?»
— Владыка-настоятель Эномото из феода Киога, — представляет величавого незнакомца Грот. — Мой компаньон, господин де Зут.
Якоб кланяется: губы настоятеля кривятся в полуулыбке узнавания.
Он обращается к Ионекизу требовательным, непререкаемым голосом.
— Настоятель, — переводит Ионекизу, — говорит, он верил, что вы с ним чем-то близки, схожи, — понял это с первого раза, когда увидел вас в магистратуре. Сегодня он знает, что прав.
Настоятель Эномото просит Ионекизу научить его голландскому слову «сходство».
Теперь Якоб узнает гостя: человек, сидевший рядом с магистратом Широямой в Зале шестидесяти циновок.
Ионекизу произносит по требованию настоятеля три раза фамилию Якоба.
— Да — зу-то, — эхом повторяет настоятель. — Я говорю правильно?
— Ваше преосвященство, — отвечает Якоб, — произносит мою фамилию очень хорошо.
— Настоятель, — добавляет Ионекизу, — перевел Антуана Лавуазье на японский.
Якоб поражен:
— Может, ваше преосвященство знакомы с доктором Маринусом?
Ионекизу переводит ответ настоятеля: «Настоятель часто встречается с доктором Маринусом в академии Ширандо. Он очень уважает голландского ученого, говорит он. Но у настоятеля есть много обязанностей, поэтому он не может посвятить всего себя одной лишь химии».
Якоб осознает, какой властью должен обладать этот гость, чтобы запросто появиться на Дэдзиме в тот день, когда все перевернуто землетрясением, и беседовать с иностранцами не под присмотром толпы соглядатаев и стражников сегуната. Эномото проводит большим пальцем вдоль ящиков, словно освящая их содержимое. Он замечает спящего Ханзабуро и делает над его головой какие-то пассы, словно тот стоит перед ним, преклонив колени. Ханзабуро что-то сонно бормочет, просыпается, видит настоятеля, испуганно ахает и скатывается на пол. Выбегает за дверь со скоростью жабы, преследуемой водяной змеей.
— Молодые люди, — Эномото говорит на голландском, — спешат, спешат, спешат…
Свет снаружи, пройдя щель между створками ворот, меркнет.
Настоятель берет неразбитое зеркало.
— Это ртуть?
— Оксид серебра, ваше преосвященство, — отвечает Якоб. — Итальянского производства.
— Серебро более правдиво, — отмечает настоятель, — чем медные зеркала в Японии. Но правду легко разбить. — Он наклоняет зеркало так, чтобы увидеть отражение Якоба, и задает вопрос Ионекизу на японском. Ионекизу переводит: «Его преосвященство спрашивает, правда ли, что в Голландии тоже верят, что у живых мертвецов нет отражения?»
Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.
— Старые женщины верят в это, да.
Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.
— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.