Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
«Госпожу Аибагаву нельзя представлять себе, как ту женщину… — Якобу кажется, что он слышит звуки клавесина. — …за которой он следил через замочную скважину в доме, такое выпадает лишь раз в жизни…»
Звуки неторопливы, воздушны и отражаются от стекла.
Якоб точно слышит звуки клавесина: это играет доктор на своем длинном чердаке.
Благодаря ночной тишине и чистоте воздуха Якоб удостаивается счастья и чести слушать его музицирование: обычно Маринус отвергает все просьбы сыграть что-нибудь, даже для коллег — врачей и высокородных гостей.
От
«Как может такой сухарь, — удивляется Якоб, — играть так божественно?»
Ночные насекомые трещат, скрипят, тикают, сверлят, звенят, пилят, жалят…
Глава 6. КОМНАТА ЯКОБА В ВЫСОКОМ ДОМЕ НА ДЭДЗИМЕ
Очень раннее утро 10 августа 1799 г.
Свет обтекает оконные переплеты: Якоб наблюдает, как архипелаг пятен плывет по низкому деревянному потолку. Слышны голоса: снаружи рабы д’Орсаи и Игнатиус болтают друг с другом, кормя животных. Якоб вспоминает празднование дня рождения Анны за несколько дней до его отплытия. Ее отец пригласил полдюжины весьма достойных неженатых молодых людей и устроил в честь дочери роскошный ужин, приготовленный так искусно, что курица вкусом напоминала рыбу, а рыба — курицу. Он поднял ироничный тост: за удачу Якоба де Зута, принца — купца Индии. Анна вознаградила терпение Якоба улыбкой: ее пальцы гладили ожерелье из шведского белого янтаря, привезенное им из Гетеборга.
На далеком краю Земли Якоб вздыхает от тоски и печали.
Неожиданно голос Ханзабуро зовет его: «Господин Дазуто чой-то хочет?»
— Ничего, нет. Слишком рано, Ханзабуро: спи дальше, — Якоб имитирует храп.
— Свинья? Хотеть свинья? А — а-а, сурипу! Да… да, мне нравится сурипу…
Якоб встает, пьет из треснутой кружки и взбивает мыльную пену.
В испещренном крапинками зеркале он видит зеленые глаза на веснушчатом лице.
Тупое лезвие дерет щетину и режет кожу в ямочке на подбородке.
Красная, как тюльпан, струйка крови сочится, смешивается с мылом, и пена розовеет.
Якоб раздумывает: может, борода избавит его от всех этих хлопот…
…но вспоминает вердикт своей сестры Герти, когда он вернулся из Англии, отрастив усы: «О-о, повози их в копоти от лампы, братец, и начинай чистить ими нашу обувь!»
Он касается своего носа, недавно сломанного бесчестным Сниткером.
Шрам у уха: напоминание о псе, укусившем его.
«Бреясь, — думает Якоб, — человек перечитывает свои самые честные мемуары».
Проведя пальцем по губам, он вспоминает утро отплытия. Анна убедила отца отвезти их в карете в роттердамский порт. «Три минуты, — сказал он Якобу, вылезая из кареты, чтобы поговорить со старшим клерком, — и ни секундой больше». Анна знала, что сказать: «Пять лет — срок немалый, но большинство женщин ждут всю жизнь, пока не найдут себе доброго и честного мужчину. — Якоб хотел ответить, но она остановила его. — Я знаю, как ведут себя мужчины там, за морями, и, возможно, так они должны вести себя… молчи, Якоб де Зут… поэтому я прошу только одного: будь осторожен на Яве, чтобы твое сердце принадлежало только мне. Я не дам тебе ни кольцо, ни медальон, потому что кольца и медальоны теряются, но это, по крайней мере, не потеряется никогда».
И Анна поцеловала его — в первый и последний раз. Долгим и печальным поцелуем. Потом они смотрели на дождевую воду, стекающую по окнам, на корабли и серо-серое море, пока не прошли три минуты.
Бритье Якоба закончено. Он умывается, одевается и протирает яблоко.
«Госпожа Аибагава, — он надкусывает фрукт, — студентка, а не куртизанка…»
Из окна он наблюдает, как д’Орсаи поливает водой побеги бобов.
«…тайные встречи, тайные романтические увлечения здесь невозможны».
Он съедает сердцевину яблока и сплевывает косточки на ладонь.
«Я просто хочу поговорить с ней, — уверяет себя Якоб, — узнать ее чуть лучше».
Он снимает цепочку с шеи и открывает ключом замок своего матросского сундука.
«Дружба между противоположными полами возможна, как у меня с сестрой».
Назойливая муха жужжит над его мочой в горшке.
Он заглядывает в сундук и глубоко на дне, почти рядом с Псалтырем, находит перевязанные ноты.
Якоб развязывает ленты и проглядывает первый нотный лист.
Нотные знаки развешаны, как виноградные грозди на шпалерах.
Экскурсия Якоба по миру нот заканчивается на «Гимне реформистской церкви».
«Возможно, — думает он, — именно сегодня мне удастся наладить отношения с доктором Маринусом».
Якоб отправляется в короткую прогулку по Дэдзиме, где все прогулки — короткие, чтобы отшлифовать свой план и тщательно проработать сценарий. Чайки и вороны ссорятся друг с другом на коньке крыши Садового дома.
Кремовые розы и красные лилии в саду уже увядают.
У Сухопутных ворот провиантмейстеры выгружают хлеб.
На Флаговой площади Петер Фишер сидит на ступеньках Сторожевой башни. «Потеряете час утром, клерк де Зут, — выговаривает ему пруссак, — и будете искать его весь день».
В окошке верхнего этажа дома ван Клифа последняя «жена» заместителя директора расчесывает волосы.
Она улыбается Якобу. Рядом с нею появляется Мельхиор ван Клиф с волосатой, как у медведя, грудью. «Не обмакни, — цитирует он, — свое перо в чернильницу другого мужчины».
Заместитель директора опускает шторку, прежде чем Якоб успевает заявить о своей полной невиновности.
Рядом с Гильдией переводчиков сидят в тени носильщики паланкинов. Их взгляды неотрывно следуют за рыжеволосым иноземцем.
Уильям Питт оседлал Морскую стену и глазеет на напоминающие китовые ребра облака.
Возле Кухни Ари Грот говорит Якобу: «В вашей бамбуковой шляпе вы чисто китаец, господин де 3. Не решили еще…»
— Нет, — обрывает его клерк и уходит.
Полицейский Косуги кивает Якобу из своего маленького домика на аллее Морской стены.