Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
Сжимает в волосатой руке дубинку… нет, это — окровавленная длинная часть свиной ноги.
Якоб поднимает тяжелую голову. Трещат затекшие мышцы шеи.
Горбун входит на склад, хрюкая и сопя.
Свиная нога на самом деле — отрезанная человеческая голень длиной в фут, с лодыжкой и ступней.
Горбун — не горбун: это Уильям Питт, дэдзимская обезьяна.
Якоб вскакивает и стукается коленом. Боль пронзает ногу и растекается по телу.
Уильям Питт вскарабкивается со своей кровавой добычей на гору ящиков.
— Где, во
Ответа нет, слышится спокойное и ровное дыхание моря… и Якоб вспоминает: доктора Маринуса позвали вчера на «Шенандоа», где эстонцу — моряку раздавило ногу упавшим ящиком. В японском августе гангрена развивается быстрее, чем скисает молоко, и доктор предписал ампутацию. Операцию проводили сегодня в больнице, чтобы четверо учеников доктора и местные врачи могли наблюдать за процессом. Как бы это ни звучало невероятно, Уильям Питт, должно быть, проник в операционную и стащил отрезанную конечность: по-другому не объяснить.
Появляется вторая фигура, мгновенно ослепшая от складского сумрака. Грудь тяжело вздымается от бега. На голубое кимоно надет ремесленный фартук, забрызганный чем-то темным, и прядки волос торчат из-под головного платка, скрывающего левую часть лица. Лишь когда человек попадает в узкий луч света от высокого окна, Якоб видит, что гналась за обезьяной молодая женщина.
Кроме прачек и нескольких «тетушек», которые служили в Гильдии переводчиков, через Сухопутные ворота разрешается входить только проституткам, которых нанимают на ночь, и «женам», остающимся у лучше оплачиваемых чиновников подольше. Эти более дорогие куртизанки появляются со служанками: Якоб решает, что его гостья — одна из таких служанок, которая вступила в схватку с Уильямом Питтом за украденную конечность, не сумела вырвать ее из цепких рук обезьяны и бросилась в погоню, приведшую обеих на склад.
Голоса — голландские, японские, малайские — накатывают по Длинной улице от больницы.
В дверном проеме видны силуэты людей, бегущих по переулку Костей.
Якоб пытается подобрать что-нибудь подходящее из своего небогатого японского словарного запаса.
Женщина испуганно ахает, заметив рыжего, зеленоглазого иностранца.
— Госпожа, — умоляет Якоб на голландском, — я-я-я-пожалуйста, не волнуйтесь… я…
Женщина всматривается в него и решает, что он не так уж и опасен.
— Плохая обезьяна, — спокойствие возвращается к ней. — Украла ногу.
Он кивает головой, потом до него доходит: «Вы говорите на голландском, госпожа?»
В ответ пожатие плеч: «Немного». Она продолжает:
— Плохая обезьяна… забежала сюда?
— Да-да. Волосатый дьявол там, наверху, — Якоб указывает на Уильяма Питта, сидящего на ящиках. Желая произвести впечатление на женщину, он громко кричит, вскинув голову: — Уильям Питт, брось ногу! Отдай ее мне. Отдай!
Обезьяна кладет ногу рядом с собой, хватает розовый пенис одной рукой, вытягивает, подергивает другой, как арфист в сумасшедшем доме, радостно кудахча сквозь оскаленные зубы. Якобу становится неловко перед женщиной, но она отворачивается, скрывая смех, и Якоб видит след ожога на левой стороне лица. След темный, бугорчатый и вблизи сразу бросающийся в глаза. «Как служанка куртизанки, — удивляется Якоб, — может зарабатывать на жизнь с таким уродством?» Слишком поздно он понимает, что она заметила, как он таращится на нее. Снимает головной платок и вскидывает подбородок, глядя прямо на Якоба. На, говорит этот жест, утоляй любопытство!
— Я… — Якоб пристыжен, — пожалуйста, простите мою бестактность, госпожа…
Опасаясь, что она не понимает, он сгибается в глубоком поклоне, выпрямляется, лишь досчитав до пяти.
Женщина повязывает головной платок и переключается на Уильяма Питта. Игнорируя Якоба, зовет обезьяну напевными японскими фразами.
Воришка прижимает к себе ногу, как девочка — сирота — единственную куклу.
Чтобы показать себя с лучшей стороны, Якоб подходит к груде ящиков.
Запрыгивает на стоящий рядом сундук: «Послушай меня, блохастая тварь…»
Что-то теплое и мокрое бьет по лицу, с запахом ростбифа, стекает по щеке.
В стремлении увернуться от теплой струи, Якоб теряет равновесие…
…валится с сундука вверх тормашками, приземляется на утоптанную землю.
«Унижение, — думает Якоб под утихающую боль от падения, — подразумевает, как минимум, наличие толики гордости…
Женщина привалилась к импровизированной койке Ханзабуро.
…а во мне не осталось никакой гордости, потому что меня обоссал Уильям Питт».
Она трет глаза и конвульсивно дергается от ее почти беззвучного смеха.
«Анна смеется так же, — думает Якоб. — Анна смеется точно так же».
— Извините, — она глубоко вдыхает, а ее губы дрожат. — Простите мою… распутность?
— Бестактность, госпожа, — он идет к ведру с водой. — Слова похожие [18] , но значения разные.
— Бестактность, — повторяет она. — В этом нет ничего смешного.
18
На английском языке сходства больше: при произношении слова lewdness (распутность) и rudeness (бестактность) отличаются практически только первой буквой.
Якоб умывает лицо, но, чтобы смыть обезьянью мочу с льняной рубашки — не самой лучшей, но и не из плохих, — ее надо сначала снять, а здесь это никак не возможно.
— Вы желаете… — она лезет в карман на рукаве, вытаскивает сложенный веер и кладет его на ящик сахара — сырца, затем достает квадратный кусок бумаги, — …вытереть лицо?
— Премного благодарен, — Якоб берет бумагу и промокает лоб и щеки.
— Поторгуемся с обезьяной, — предлагает она. — Предложим ей что-нибудь за ногу.