Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
— Убийцы, — спрашивает Ворстенбос, — серьезная опасность в этих местах?
— Сейчас, скорее всего, — нет, но старые привычки умирают с трудом.
— Напомните-ка мне, — просит директор, — почему у одной магистратуры два магистрата?
— Когда магистрат Широяма при должности в Нагасаки, магистрат Омацу находится в Эдо, и наоборот. Они меняются каждый год местами. Если один из них совершит неосторожный поступок, его двойник тут же объявит об этом. Каждая властная должность в империи разделена на двоих, и потому, в определенном смысле, кастрирована.
—
— Это точно. Флорентийца, возможно, разве что взяли бы здесь в ученики.
На лице переводчика Кобаяши, услышавшего мелькающие в разговоре знакомые августейшие имена, отражается неудовольствие.
— Позвольте мне обратить ваше внимание, — ван Клиф меняет тему разговора, — на тот античный пугач от ворон, который висит в нише, вон там.
— Боже мой, — пристально вглядывается Ворстенбос, — это же португальская аркебуза.
— Мушкеты изготавливались на острове в Сацуме после того, как португальцы прибыли сюда. Позже, когда стало понятно, что десять мушкетов у десяти крестьян с твердой рукой и острым глазом могут убить десять самураев, сегун свернул их производство. Легко представить судьбу какого-нибудь европейского монарха, который решился бы издать подобный указ…
Украшенная тиграми дверь раздвигается, и из нее выходит чиновник высокого ранга со сломанным носом и приближается к переводчику Кобаяши. Переводчики низко кланяются, и Кобаяши представляет чиновника директору Ворстенбосу как мажордома Томине. Голос Томине неприветлив, как и его манеры.
— Господа, — переводит Кобаяши, — в Зале шестидесяти циновок магистрат и много советников. Вы должны выказывать такое же почтение магистрату, как сегуну.
— И магистрат Широяма его получит, — заверяет переводчика Ворстенбос. — Ровно в той мере, в какой заслуживает.
По лицу Кобаяши видно, что он сомневается в этом…
Зал шестидесяти циновок просторен и укрыт от солнечных лучей. Пятьдесят или шестьдесят истекающих потом, обмахивающихся веерами официальных лиц — все важного вида самураи, — сидят точным прямоугольником. Магистрата Широяму узнать легко: он по центру на специальном возвышении. Пятидесятилетнее лицо выглядит уставшим от долгого пребывания на высоком посту. Свет попадает в зал из залитого солнцем двора, усыпанного белой галькой. В южной его части растут миниатюрные сосны и высятся покрытые мхом скалы. Колышутся занавески, закрывающие выходы на восток и запад. Охранник с могучей шеей выкрикивает: «Оранда Капитан!» — и проводит голландцев в прямоугольник придворных к трем алым напольным подушкам. Мажордом Томине говорит, Кобаяши переводит: «Пусть голландцы выкажут почтение».
Якоб опускается коленями на подушку, кладет папку сбоку и кланяется. Справа, чувствует он, ван Клиф делает то же самое, но, выпрямившись, видит, что Ворстенбос по-прежнему стоит.
— Где, — директор поворачивается к Кобаяши, — мой стул?
Вопрос, как и рассчитывал Ворстенбос, вызывает молчаливый переполох.
Мажордом о чем-то коротко спрашивает переводчика Кобаяши.
— В Японии, — краснеющий Кобаяши отвечает Ворстенбосу, — сидение на полу не считается позором.
— Приятно слышать. Но мне более удобно на стуле.
Кобаяши и Огава должны умиротворить рассерженного мажордома и утихомирить упрямого директора.
— Пожалуйста, господин Ворстенбос, — говорит Огава, — в Японии стульев нет.
— Неужели нельзя что-нибудь придумать, чтобы ублажить высокого гостя? Ты!
Чиновник, на кого указал голландец, замирает и касается кончика своего носа.
— Да! Принеси десять подушек. Десять. Ты понимаешь, что значит «десять»?
Оцепеневший чиновник переводит взгляд с Кобаяши на Огаву и обратно.
— Смотри! — Ворстенбос поднимает с пола подушку, трясет, бросает на пол и показывает десять пальцев. — Принеси десять подушек! Кобаяши, объясните этому головастику, чего я хочу.
Мажордом Томине требует ответа. Кобаяши объясняет, почему директор отказывается от поклона, а в это время на лице Ворстенбоса играет снисходительно — пренебрежительная улыбка.
Зал шестидесяти циновок замирает в молчании, ожидая реакции магистрата.
Широяма и Ворстенбос какие-то мгновения смотрят друг на друга.
Затем на губах магистрата появляется легкая улыбка победителя, и он кивает. Мажордом хлопает в ладоши: двое слуг приносят подушки и укладывают друг на друга. Ворстенбос сияет от удовольствия.
— Видите, — говорит директор своим спутникам, — решительность вознаграждается. Директор Хеммей и Даниэль Сниткер унизили наше достоинство, пресмыкаясь перед ними, и теперь мне приходится добиваться утерянного уважения! — Он плюхается на горку подушек.
Магистрат Широяма что-то говорит Кобаяши.
— Магистрат спрашивает, удобно ли вам теперь? — переводит тот.
— Спасибо, Ваша честь. Теперь мы сидим лицом к лицу, как равные.
Якоб предполагает, что Кобаяши опускает последние два слова Ворстенбоса.
Магистрат Широяма кивает и выдает длинную тираду.
— Он говорит, — начинает Кобаяши, — «поздравляю нового директора с прибытием» новому директору и «добро пожаловать в Нагасаки», и «добро вновь пожаловать в магистратуру» заместителю директора, — Якоб, простой клерк, не удостаивается внимания, то есть отдельной приветственной фразы. — Магистрат надеется, что путешествие выдалось не слишком «утомительным», а также надеется, что солнце не слишком сильное для нежной голландской кожи.
— Благодарю вашего хозяина за заботу, — отвечает Ворстенбос, — но будьте уверены, по сравнению с Батавией в июле, нагасакское лето — детская забава.
Широяма согласно кивает головой, выслушивая перевод, словно подтвердились все его давнишние подозрения.
— Спросите, — приказывает Ворстенбос, — наслаждается ли его честь подаренным мной кофе?
После этого вопроса, замечает Якоб, придворные переглядываются. Магистрат не торопится с ответом.
— Магистрат говорит, — переводит Огава, — что «вкус кофе не похож ни на какой другой».