Тысячелетняя ночь
Шрифт:
Продолжая перебирать чётки, монах слегка поднял голову. Два взгляда встретились. Мгновение и тяжёлые веки снова опустились так быстро и непроницаемо, что горбун готов был подумать — уж не почудилось ли ему блеснувшее под ними колкое и насмешливое презрение. Но голос отца Амвросия был по-прежнему мягок и благосклонен. Казалось, он поглощён глупой болтовнёй шерифа, смеялся и взгляд его теперь был добродушен, чужд коварства и затаённых мыслей. Он играл с горбуном, как кошка с мышью. Тот понимал это, и злоба кипела в его душе. Но приходилось мириться. Он чувствовал: монах не скажет ничего, если не посулить хорошей награды.
Наконец барон Локслей не выдержал:
— Святой
Сгустившиеся в углах обширной залы тени, казалось, тоже с напряжением ждали ответа. Мирно похрапывал в своём кресле сражённый мальвазией шериф. И беззвучно смеялся на дверце резного поставца для посуды языческий божок.
Две головы низко склонились над столом, приблизившись друг к другу настолько, что золотистые вьющиеся волосы, так похожие на косы покойной сестры Элеоноры, коснулись чёрных жёстких волос священника.
— Завещание ещё не обнародовано, — послышался тихий шёпот монаха. — Так почему бы не найтись другому. В нём покойный сэр Уильям, обеспокоенный тем, что после его смерти сын может оказаться недостойным своего высокого звания, передаёт все свои имения в полную собственность сэру Эгберту Локслею, родному дяде сына, с тем, чтобы тот по совершеннолетию племянника вернул ему имения и деньги, если… если племянник будет того достоин. При этом, — в голосе монаха появились металлические нотки, — сэр Уильям Фицус отказал монастырю святого Петра в городе Стаффорде в вечное владение, за поминовение его души, манор Денсберри с его принадлежностями — мужчинами и женщинами, плугами, стадом свиней и мельницей.
Монах проговорил это без запинки, мерным голосом, как бы читая по книге, — видимо, имущество манора, граничившего с землями его монастыря, было ему хорошо знакомо.
Резким движением Эгберт Локслей выпрямился, рука его, лежавшая на столе, конвульсивно дёрнулась и опрокинула кубок с мальвазией, густое вино разлилось по столу.
— Но это… это — лучший манор во владениях Гентингдонов! — воскликнул он. — Ты недурно осведомлён о нём, святой отец!
— А кто же сказал тебе, благородный рыцарь, что церкви должна достаться наихудшая часть? — спокойно, не меняя позы, ответил монах. — Особенно, когда она… — тут в голосе его прозвучала насмешка, но такая язвительная, что горбун съёжился, как от удара хлыстом, — особенно, когда церковь должна при этом озаботиться прощением грехов не только усопшего, но и его уважаемого шурина.
Монах выдержал достаточно долгую паузу, чтобы всё, сказанное им хорошенько запечатлелось в смятенном мозгу сэра Эгберта, и прибавил небрежным тоном, откидываясь на спинку кресла и снова принимаясь за свои чётки:
— Не забудь, уважаемый рыцарь, что за хлопоты по утверждению наследства за тобой наш почтенный хозяин, шериф Стаффордский, получит манор Престон. В нём, напомню, две гайды земли, восемь вилланов, четыре раба, два плуга и мельница.
В комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь звучными всхрапываниями шерифа да лёгким шелестом чёток. Барон Локслей, бледный, со сжатыми губами и блуждающим взглядом был похож на привидение. На лбу его выступил пот и золотистая прядь волос упала на глаза. Он отвёл её нетерпеливым движением.
— Это… это… что такое? —
С трудом протирая запухшие глаза, он другой рукой указывал на освещённую мигающей свечой резную дверцу поставца для посуды. — Что такое? — продолжал он с пьяным упорством, стараясь стряхнуть остатки тяжёлого сна. — Провались я на этом… я хочу сказать — клянусь оковами святого Петра, если этот смеющийся божок не похож как две капли воды на тебя, преподобный отец. Что за бесовское дельце обстряпали вы тут, пока я малость вздремнул после обеда?
— Дельце не без пользы для тебя, любезный шериф, — сухо отвечал монах, вставая. — И для твоего почтенного гостя — тоже… если только он понимает это.
Сэр Эгберт провёл рукой по лицу, как бы сам пробуждаясь ото сна.
— Я согласен, — глухо сказал он. — Завтра в три часа дня я буду у тебя, почтенный аббат. Приготовь всё, что нужно. — И, не попрощавшись с хозяином, не промолвив более ни слова, он выбежал из зала.
Глава XVI
Страшная зимняя вьюга гудела по ущельям, бесновалась по полям и с визгом рвалась в закрытые ставнями окна домов.
Замок Гентингдонов высился в вихре метели ещё более мрачный, чем всегда. На дворе вокруг него не было видно ни души, а огромные сугробы у главных дверей, плотные, слежавшиеся, наметённые не в один день, показывали, что сюда давно уже никто не входил. Холодны были трубы на крышах замка и людских построек на внешнем дворе, пекарни, столярные и слесарные мастерские, комнаты оружейника и резчика по дереву и домик мостового сторожа тоже не подавали признаков жизни. Если бы над страной прошёл очередной вихрь чёрной смерти — чумы, и то замок Гентингдонов не мог бы выглядеть более пустым и заброшенным. Пусты были конюшни, пусты хлева, и ветер ожесточённо хлопал открытой, полуоторванной дверцей голубятни.
Впрочем, внимательный глаз мог наконец обнаружить признаки жизни и в этом безотрадном царстве запустения: лёгкие клубы дыма поднимались над крышей одной из мостовых башен, служившей в прежнее время приютом дежурной страже. Там была жизнь, там были люди.
Ветер обратил на этот жалкий островок жизни особое внимание: забравшись в трубу, дунул с такой силой, что горячая зола разлетелась по всей комнате, а сидевшие у огня вскочили, кашляя и протирая глаза.
— В жизни не видел такой вьюги, Уильфрида, — сказал высокий широкоплечий подросток с вьющимися каштановыми волосами. — Когда нёс дрова из леса, чуть было не заблудился и не попал в реку.
Высокая худая старуха молча поправила дрова в очаге и, опустившись на сосновый чурбан, служивший ей сиденьем, с грустью посмотрела на пару рваных сапог, сушившихся перед огнём.
— Нечего сказать, — проворчала, — подходящее дело для наследника всех Гентингдонских богатств.
Опершись локтями на колени, а подбородком на скрещённые руки, она с тяжёлым вздохом устремила взгляд на догорающие уголья. Роберт (это был он) весело рассмеялся.
— Не горюй, Уильфрида, — сказал он. — Весной король устраивает состязание лучников. Самые меткие стрелки соберутся в Ноттингеме, а серебряный рог и золотая стрела будут призом. Я возьму его, вот увидишь. А когда подведут меня к королю, я опущусь на колени и расскажу ему всё. Он вернёт мне моё наследство. Все говорят, что отец не мог лишить меня наследства и оставить всё дяде Эгберту. Гунт ещё до того, как исчез, говорил мне, что завещание, наверно, подделано и надо только в этом как следует разобраться. Вот если бы Гунт был здесь… Лицо его затуманилось.