Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Шрифт:
Крестьяне знали, где Жюль. Совсем недалеко, в лесу, в землянке. Он командир отряда. А его мать готовит партизанам еду, а иной раз пускает к себе ночевать.
— Предатель тут не уцелел бы, — говорит Петр Иванович. — Баклен была, в сущности, центром партизанского края. До ближайшей немецкой комендатуры — пятнадцать километров. Фашисты редко показывались, боялись нас.
Жюль мог видеть сквозь прогалину родной дом. А партизанский дозорный не спускал с него глаз. Если свет в окнах мамаши Клеманс вспыхнет два раза, значит в деревню пожаловали боши.
— А у меня ужин готов. Я жду не дождусь, когда уберутся подлые
Мадам Клеманс поворачивает выключатель, демонстрирует язык сигналов, врезавшийся в память навсегда. Еще горшок с цветами… Если советскому гостю интересно, то вот, пожалуйста, — горшок не случайно появлялся то в одном окне, то в другом. Вот так… Цветы не те, но глиняный жбан тот же самый.
— Я была под командой у сына, — улыбается она. — Солдатом была.
— Ну, нет, — смеется Петр Иванович. — Не скромничайте.
И правда, ее звание куда выше. Русские парни, закинутые в чужие леса, называли ее с застенчивой неуклюжестью «маман», твердо выговаривая «н». Это было, может быть, не первое для них французское слово, но во всяком случае — самое дорогое. Не только храбрость этой женщины нужна была им, но и доброта. Да, доброта — драгоценное качество на фронте!
— Один мальчик мне грибов принес. Я больная лежала. «Кушайте, — говорит, — маман, поправляйтесь. Грибы полезные. У нас, в России, их очень любят». Я их сроду не ела. Но как можно обидеть хорошего мальчика! Я поджарила и попробовала при нем.
— Понравились вам? — спросил я.
Мадам Клеманс помялась. Что это, никак она и меня боится обидеть?
— Я похвалила, — сказала она.
— Березовики, — говорит Петр Иванович. — Тут грибное место. Бельгийцам они ни к чему. Не понимают вкуса.
Как же действовал отряд?
Петр Иванович перечисляет взорванные склады боеприпасов, мосты, убитых оккупантов, захваченных мотоциклистов с штабными документами. Маки совершали ночью большие переходы, нападали там, где враг меньше всего ждал их. Приказ центра гласил: тревожить фашистов, тревожить чаще, чтобы сковать здесь, на лесном фронте, как можно больше вражеских сил.
Мы прощаемся.
— Иван… Алексей… Степан… — Мадам Эстас Клеманс, по нашему Анастасия, старательно выговаривает русские имена. — Жаль, у меня нет фамилий, адресов. Может быть, у вас записано, мсье Пьер? Я бы очень хотела передать им привет. Сказать, что мамаша Клеманс их помнит.
Анатолия она не знала.
— Возможно, он был в другом отряде, — сказал Петр Иванович, когда мы тронулись. — Подождите, тут поблизости есть еще один человек…
До позднего вечера колесили мы по излучинам Арденн. В ущелье под гребнем леса фотографию Анатолия разглядывал хозяин бензоколонки — плечистый, в высоких охотничьих сапогах. Вздохнул, бережно вернул мне.
— Как будто он… Да, Анатоль, это точно. Он недолго был со мной. В скором времени ушел.
— Куда?
— На разведку, мсье. Их послали в Труа Пон, его и еще пятерых парней. Это в Великом герцогстве. Они не вернулись, мсье, к сожалению.
Точных сведений ветеран не имеет, но ему передавали: разведчики столкнулись с группой эсэсовцев и все до одного погибли. Значит, и Анатолий…
— Вам не верится, мсье? Знаете, и мне тоже. Он всегда говорил: я и в воде не тону, и в огне не горю. У вас в России такая поговорка, правда?
Это все, что я смог узнать об Анатолии.
Бельгия — песня
Случилось так, что водитель нашего автобуса, покидавшего Бельгию, включил радио, и я услышал песню. Голос был мягкий, неназойливый, без тени эстрадной бойкости.
— Жак Брель, — сказал кто-то из пассажиров. Люди заулыбались, как будто встретили друга.
«Плоскую страну» я уже заучил почти наизусть. Но мне не надоест эта песня, ставшая по своей популярности вторым гимном Бельгии. Брель поет:
Пусть ее волны свирепые бьют,
Пусть ее ветры мне спать не дают,
Пусть ливень стеною встал у окна,
Она моя — плоская страна.
Последняя строка — припев, она повторяется после каждого куплета все громче, все горячей.
За окнами автобуса — бельгийские фермы, бельгийские звонницы, и я еще раз убеждаюсь, в каком он тесном слиянии со своей родиной — Жак Брель, гордость Бельгии.
Я вижу его. Простое лицо, худощавое, по-молодому застенчивое. Складки озабоченного лба. Похоже, он постоянно бьется над каким-то вопросом. Это выражение не оставляет его, когда он поет. В сущности, он в то же время и беседует со слушателями, делится мыслями, чувствами. Иногда его голос снижается почти до шепота, — он как будто сомневается, просит совета. И как торжествует голос, когда решение найдено!
Брель поет. Плоская страна. Она с первого взгляда однообразна, спокойна… По нет, она вся в движении. Навстречу волнам Северного моря поднялись волны дюн. А зеленые холмы Бельгии — они словно вечный шторм. Равнина Фландрии гладкая, зато отчетливы колокольни древних соборов — ее единственные горы. А на них — морды каменных химер. Оскалившись, они рвут серую ткань низких облаков. Там один только дождь скажет вам «спокойной ночи»… Но приходят и другие дни, солнечные, синие, когда «Италия спускается по Шельде».
Речь подлинного поэта! Он сам пишет свои песни, их охотно издают.
В автобусе наверняка найдутся люди, которые с радостью рассказали бы мне о Бреле — где он родился, как начал петь. Но это не сенсационный успех «звезды», обязанный моде. О Бреле говорят с интонацией чисто родственной, — будто сами помогали ему уйти из отцовского дома в Брабанте. Уйти от денег, от сытной еды, от наследства, от картонажного отцовского предприятия, которое должно было стать его судьбой.
Увы, он вынужден жить в Париже, вздыхают бельгийцы. Ничего не поделаешь: Бельгия — маленькая страна, многим талантливым людям приходится искать работу за рубежом. К тому же Париж для южной половины Бельгии не совсем чужой. Поет Брель и по-фламандски, чем радует и другую половину сограждан.