Тюрьма и воля

Геворкян Наталья Павловна

Я вспомнила этот разговор, потому что мне кажется забавным и немаловажным, что никто из тех первых банкиров никогда не был профессиональным банкиром и не особенно разбирался в банковском бизнесе. Некоторые из них были инженерами, как Владимир Виноградов [47] , Владимир Потанин [48] — закончил Институт международных отношений по специальности «экономист-международник», Ходорковский был химиком, Александр Смоленский, как говорят, изучал геологоразведку, а потом был строителем. И вообще банкиром в западном смысле слова был, наверное, в тот момент из всех известных мне в России людей только Виктор Геращенко, который поработал в том числе и в зарубежных банках.

47

Инкомбанк. — НГ.

48

ОНЭКСИМ банк. — НГ.

Изобретательность на грани возможного

Смоленский считает, что менатеповцы если чем-то и отличались от других банкиров, то только большей изобретательностью и наглостью.

Владимир Дубов: Несколько схем придумал я лично. Расскажу одну. Я поехал в Иркутск, куда мы продали партию компьютеров. И там леспромхоз предложил мне купить внебалансовую валюту. Предприятия, которые работали на экспорт, имели право на валюту, но они ее не получали. Она накапливалась на счетах и выдавалась предприятию только под рублевое покрытие. То есть у предприятия могли быть миллионы внебалансовой валюты, но зарплату им платить было нечем, поскольку у них не было рублей. А им нужны были рубли. Но как купить у них внебалансовую валюту? И я придумал как. Наш банк давал кредит леспромхозу под залог внебалансовой валюты на две недели. Он нам не возвращал кредит, мы забирали себе залог. Дальше мы давали к этой валюте рублевое покрытие, и она превращалась в доллары. Дальше мы давали какой-то другой организации кредит в долларах под залог рублей. Доллар у нас получался 1 к 7–10. В какой-то момент у нас невозврат кредитов банку составлял 96 %, при этом рентабельность банка была 1000 %. У нас был счет во Внешэкономбанке. И у них был счет во Внешэкономбанке. Мы использовали этот счет расчетный как банковский. И никто не понимал, что мы делаем. У нас не было лицензии на банковские операции, ничего не было. Но не было и законов, которые бы мы таким образом нарушали. Когда Центральный банк приехал нас проверять, сказали: «Вы преступники». — «Да, наверное, но скажите, какой закон мы нарушили, мы не знаем». Они говорят: «Вы нарушили саму суть банковской системы». — «А в каком законе она описана?»

Владимир Дубов считает своей заслугой и еще одну схему. Будучи любителем Ремарка, он вычитал в книге «Возлюби ближнего своего» что-то такое про Лигу Наций. Я лишь помню, что Лига Наций там упоминается в связи с тем, что не помогала беженцам. Но в предпринимательской голове Лига Наций вызвала совершенно иные ассоциации. Дубов нашел документы, подтверждающие, что СССР был в Лиге Наций [49] . Изучив документы, Дубов выяснил, что Совет народных комиссаров подписал постановление о простом и переводном векселе, то есть СССР присоединился в 1936 году к Женевской вексельной конвенции. Об этом не очень вспоминали, как утверждает Дубов, но постановление существовало. Таким образом родился депозитный сертификат банка МЕНАТЕП. Ты хочешь купить, скажем, зерно. Ты приезжаешь, смотришь, есть товар или нет. Ты не можешь заплатить деньги, а пока ты не заплатишь деньги, тебе товар не отдадут. И тут родился документ. Ты приезжаешь, смотришь, подписываешь документ и отдаешь владельцу, а он подписывает тебе акт передачи товара. И ты отгружаешь свой товар, куда тебе надо. Эта штука оказалась очень востребованной, как рассказывает Дубов, и МЕНАТЕП под эти сертификаты привлекал деньги под 4 %, (для клиента, разумеется). То есть чтобы получить у банка сертификатов на 100 млн рублей, надо было заплатить банку 104 млн. Кстати, в 1997 году был принят Федеральный закон о простом и переводном векселе, который закрепил действие того самого постановления Совета народных комиссаров от 1937 года на территории Российской Федерации как правопреемницы СССР.

49

С 1934 до 1939 года. — НГ.

Но все схемы начинали работать, только когда Ходорковский придумывал технологию их реализации. То есть под схему должна была появиться внутренняя должностная инструкция, которая точно расписывала, что, как и кому делать. Нужны были документы, договорные обязательства, которые подписывались сторонами. Ходорковский придумывал техническое обеспечение под идею. Иными словами — строил под идеи конвейер, и только тогда это начинало работать и приносить прибыль. В основе тот же конвейерный принцип: операции должны быть простыми и контролируемыми.

Непрофессиональные банкиры делали то, что профи и в голову бы не пришло. Смоленский рассказывал: «А первый кредит! При уставном капитале 500 000 рублей я отдал миллион рублей бахчезаводу. Арбузы они выращивали в Узбекистане. Бешеные деньги отдал какому-то мужику, подпоясанному кушаком. И если бы он не вернул, нам капут. Но он вернул. Причем он был из того района, где тогда шла война. Я туда послал своего служащего, он говорит: „Там же стреляют!“ Я ему: „Иди, а то нам конец“. И дядька все отдал. Задержал на пару месяцев, но вернул… Вообще, кредиты давал только на доверии, когда знал человека лично. Потом уже появились какие-то процедуры, бюрократия вовремя сообразила. С банками же была точно такая же штука, как со всей страной: никто не знал, как надо. Но Геращенко сказал: банки будут. Надо отдать старику должное, если бы не его упрямство, банков коммерческих никогда бы не было».

Может, в этой неправильности и бесшабашности дилетантов все и дело. Они рисковали, даже не очень отдавая себе отчет, что правильно, а что нет. Ну да просто не зная, как правильно. Такие непуганые идиоты. Возможно, профессионалы и не смогли бы работать в тех условиях отсутствия правил ведения бизнеса, которым они были обучены. И многие профессионалы и не стали в это играть. А для дилетантов, которые рискнули и прыгнули, 1989–1994 годы стали «золотым веком» российского банковского бизнеса. Высокая инфляция, игра на разнице между процентами, получаемыми по кредитам, и процентами, выплачиваемыми банками по своим обязательствам, операции с наличкой, игра на курсовой разнице — все это делало банковский бизнес в ту пору чрезвычайно выгодным.

Александр Смоленский: Мы же все зарабатывали одинаково: курсовые разницы… Помнишь, какая инфляция была? И обналичка. Что только мы ни делали! Я как вспомню, так вздрогну. Ну, проскочили… Но мы читали законы советской власти, поверишь ли. Их просто никто никогда толком не читал. А как берешь инструкцию, так видишь, что там столько лазеек, позволяющих зарабатывать деньги… Раньше просто не было возможности этим воспользоваться. Ты же помнишь, был дефицит наличных денег. А были сертификаты Сбербанка — до 25 000 рублей. Такие бумажки. То есть берешь сертификат, чтобы деньги наличными не таскать, а потом в любом отделении Сбербанка СССР на всей территории ты можешь их отоваривать. А кооперативы для своих надобностей имели право покупать ценные бумаги. Отлично! Мы свой кооператив кредитовали. Он переводил от своего имени безналичные деньги этим сберегательным кассам. Да хоть в Мухосранск, не важно. Мы туда на самолете — и мешками эти сертификаты (то есть уже, считай, наличные деньги) в Москву. И на этом зарабатывали 20–30 %. А ты говоришь, почему банки. А профит какой! До 1000 % годовых — на обналичке, на разнице в курсах, на инфляции. Деньги же обесценивались.

МЕНАТЕП действительно, получил разрешение обслуживать средства Министерства финансов, Государственной налоговой службы, позднее — госкомпании «Росвооружение». Но он не был единственным частным банком, который обслуживал счета госструктур.

Михаил Брудно: У всех были счета госорганизаций. Не было такой госструктуры, которая держала бы счета только в нашем банке. Мы ни для кого не были эксклюзивным банком. Не было таких действий, на которые был бы уполномочен только один или даже два-три банка. Конечно, мы были заинтересованы в этих счетах. Государство — один из крупнейших клиентов. И особенно в те времена, в начале 1990-х, свободных денег больше всего было у государства. Это означало солидные пассивы для банка. Крупные экспортеры тоже были источником крупных пассивов для банка. Это в Америке главные банковские пассивы — частные деньги. А у нас же тогда частных денег в таком количестве не было. Поэтому мы изначально ориентировались на организации.

Гарвард на дому

Первые российские крупные бизнесмены были разными, но кое-что их объединяло. Они все были трудоголиками. Они доверяли в первую очередь себе и до определенного момента вникали во все детали бизнеса. Они впитывали недостающие им знания в бизнесе и финансах по ходу дела.

Если верить очевидцам, начиная банк, ни Ходорковский, ни его команда не очень знали, что такое кредитная карта или чековая книжка. Но к этому моменту у них был бизнес с годовым оборотом порядка $10 млн (примерно 80 млн рублей). Появление банка было логичным продолжением бизнеса.

Дело было за малым: научиться быть финансистами. Они не поехали в Гарвард. Не было времени. Школа приехала к ним, вернее, в обшарпанный номер гостиницы «Украина», который ребята специально для этой встречи сняли, поскольку их офис тогда выглядел еще хуже, чем обшарпанный номер гостиницы в сталинской высотке. Так в 1989 году началось их знакомство, скрепленное позднее совместным бизнесом, с Кристианом Мишелем, основателем группы Valmet. Как считает корреспондент FT в Москве Кэтрин Белтон, «Valmet, базирующаяся в Женеве глобальная трастовая компания… позднее стала ключевым элементом механизма формирования состояния Группы МЕНАТЕП — она держала акции через схемы с подставными собственниками и организовывала перевод огромных денежных сумм через свою сеть». Ни Мишель, ни его иностранные партнеры этого не комментируют. Но о начале сотрудничества с Ходорковским и его командой он рассказал.