Тюрьмой Варяга не сломить
Шрифт:
По-прежнему не говоря ни слова — просто потому, что потеряла дар речи, — Вероника посторонилась, впуская Владислава в квартиру. Закрывая дверь, вдруг почувствовала, как бешено, разрывая грудную клетку, колотится сердце, как трясутся руки, в ногах испытала слабость. «Не хватало еще от нахлынувших чувств грохнуться в обморок», — непроизвольно подумала она. Повернулась к Владиславу, приникла к нему всем телом, содрогаясь от рыданий.
Варяг, не раздеваясь, стоял в прихожей, обнимая Вику, гладя ее по волосам, не в силах утешить,
— Владик, дорогой! Это просто какое-то чудо, волшебство! Я весь вечер о тебе думаю… И ты здесь. Какой подарок для меня, ты просто не представляешь, любовь моя.
Вика наконец-то смогла оторваться от сильной груди Владислава и, немного успокоившись, вдруг спохватилась:
— Но что это с тобой? Кто тебя так?
Варяг, не обращая внимания на вопрос, тихо спросил:
— А где же твой муж?
Вика застыла, широко открыв глаза:
— Его нет.
Владислав молча снял дубленку, скупо улыбнувшись:
— Значит, мне повезло.
Вика автоматически про себя отметила, что рукав дубленки порван, что на дорогой рыжей замше темнеют какие-то пятна. Грязный свитер на Владике расползся снизу, замызганные брюки были подобны старой половой тряпке, от которой несло машинным маслом.
Она набрала побольше воздуха в легкие и собиралась уже перевести разговор на другую тему, как вдруг снова разрыдалась и неожиданно для себя выпалила сквозь слезы:
— Я тогда все тебе наврала, Владик. Нет у меня никакого мужа. И сына тоже никакого нет. Есть только дочь Лиза. Твоя дочь. Вот такие дела.
Владислав в этот момент вешал дубленку на крючок. Услышав эти слова, он замер, потом медленно повернулся к ней.
— Что ты сказала? — хрипло переспросил он, глядя на нее.
Вероника, испугавшись своих слов, смутилась и, закусив губу, твердила про себя:
— Что же я наделала? Что же я наделала?
Она развернулась и быстро прошла в комнату. Владислав догнал Веронику, взял за плечи, повернул к себе.
— Повтори, что ты сказала, — попросил он.
Дрожа всем телом, с глазами, полными слез, Вика лишь мотнула головой в сторону письменного стола, на котором с фотографии в кокетливой резной рамочке улыбалась их дочь Лиза.
Владислав отпустил ее и подошел к столу. Взяв со стола фотографию, долго ее разглядывал. Вика следила за ним, растерянно растирая ладонью слезы, которые, не переставая, струились по щекам. Наконец он повернулся к ней. Он не улыбался. Но она увидела, что глаза его сияют.
— Все бабы — дуры, — констатировал он и, подойдя, обнял ее. — Зачем врала?
Вика не знала, что ей ответить.
— А что бы мне дала правда?! — всхлипнула она, уткнувшись в его плечо. — Ты что, пришел бы ко мне?!
Владислав долго молчал, гладя ее по волосам. Потом заглянул в залитое слезами лицо и долгим поцелуем закрыл соленые губы. Вика задыхалась в его объятиях, но даже не пыталась освободиться, а лишь все крепче и
…Она не помнила, как оказалась лежащей на кровати, и только чувствовала, как ладони Владислава жадно шарили по ее телу, срывая одежду, лаская истосковавшееся по мужским рукам тело. Забывшись, он сжимал ее так, что ей становилось больно. Но эта сладостная боль доставляла истинное наслаждение. Вероника просила его сделать так же, и он снова сжимал ее, и тогда она стонала, откинув назад голову, разметав по подушке роскошные волосы, разметавшись сама, теряя в любовном бою свои самые сокровенные одежды и стремясь отдаться ему всей душой, всем телом, всей жизнью.
Варяг забыл об усталости. Умом он понимал, что делает Вике больно, но разум покинул Владислава в эти минуты. Сейчас он любил Веронику до умопомрачения, до изнеможения. Он готов был выполнить любое ее желание. А Вика, целуя его разгоряченными губами, постоянно повторяла:
— Сделай мне больно, любимый, терзай меня, молю, сожми меня в своих объятиях.
В этот миг он готов был придушить ее еще и за то, что она скрыла от него на пять лет существование его дочери: ярость смешивалась в нем с желанием, которое он так долго запрещал себе испытывать.
На какое-то время он забыл обо всем — о напряжении последних часов, о чудовищной усталости, о боли, о ранах, об опасности. И о Светлане. На всей Земле были сейчас только они двое — Вероника, заливающаяся счастливыми слезами, утопающая в блаженстве, растворяющаяся в нем вся без остатка, и он — поверженный ее слабостью, благодарный, горящий неутолимым желанием.
— Какая она? — спрашивал Варяг, стоя под душем.
Вика терла ему спину мыльной мочалкой и чувствовала себя абсолютно счастливой.
— Смешная, — отвечала она, отмечая про себя огромные черные синяки и кровоподтеки, покрывавшие его тело. — Все время глупости разные говорит.
— Какие глупости?
— Говорит про себя, что она стройная, красивая и загорелая.
Варяг расхохотался:
— Ого! Скромностью не страдает?
— Ну да. Говорит, что хочет родить себе ребеночка, чтобы было с кем играть.
— А еще? — Было видно, что ему этот разговор доставляет истинное удовольствие — он похохатывал, поворачиваясь к Вике то одним боком, то другим.
— А еще говорит, что когда подрастет, то купит себе папу.
Варяг замер, повернулся к Вике. Его глаза смотрели серьезно.
— Имей в виду, — с расстановкой сказал он. — Как бы у нас с тобой ни складывалось, она теперь и моя дочь тоже.
— Слушай, — вдруг взорвалась Вика. — Ты собираешься вообще говорить мне, что с тобой случилось?! Что это за ссадины у тебя по всему телу, что у тебя с лицом, почему ты приехал, наконец?!
Владислав выключил душ. Протянув полотенце, Вероника выжидательно смотрела.