Тюрьмой Варяга не сломить

Сухов Евгений Евгеньевич

— Ты сам посуди: как нам еще очистить российскую землю от этой мрази? — напирал подполковник. — Только суровым приговором. Убийства доказать мы не сможем — это ты прав: доказательств нет, и юридически ему «вышку» дать никак нельзя. Ну и ладно. Я же не прошу у тебя идти на сделку с твоей совестью. — Тут в глазах Беспалого замерцали иронические искорки. — А сделай так, как тебе твоя совесть подсказывает. Должны подонки разгуливать, или все-таки им полагается сидеть в тюрьме!

Подполковник Беспалый и судья Дмитрий Миронов уже в пятнадцатый, а то и в двадцатый раз разыгрывали этот фарс. Беспалый знал, что просто покупает судью (за каждый нужный ему приговор Беспалый «награждал» горького пьяницу Миронова ящиком водки). И Миронов знал, что подполковник его покупает (потому что всякий раз безропотно брал предлагаемый ящик водки). Для Миронова эти заказные процессы уже давно вошли в привычку. Он сурово (по требованию Беспалого) карал каких-то совершенно непонятных людей, которых откуда-то привозили в здание суда на «воронках» и после вынесения приговора куда-то увозили. А вечером к дому Миронова подкатывал милицейский «уазик», и хмурый сержант молча вносил в прихожую ящик с водкой и уходил, не дожидаясь слов благодарности.

Для Беспалого судья Миронов был просто находкой. В этой глуши никто не мог проверить правильность и юридическую состоятельность следствия, процесса и вынесенного приговора. А любые апелляции, даже если бы кто-то удосужился их составлять, неминуемо затерялись бы в извилистых лабиринтах краевой бюрократической машины.

О Марии Копыловой подполковник Беспалый упомянул не случайно. Машка Копылова была единственным на всю округу адвокатом с дипломом заочного юрфака. Но этим все ее достоинства и исчерпывались. Дальше начинались пороки. Она была не дура выпить и любила мужскую компанию. В свои тридцать шесть Машка сохранила аппетитные формы, к которым, как знал Беспалый, был неравнодушен Миронов. Правда, ему удавалось утаивать свою страсть (отнюдь не безответную) от суровой и злобной жены Нины. Но от Беспалого утаить что-либо было невозможно, и Миронов знал, что висит у подполковника на крючке. Словом, так или иначе, он вот уже пятый год исправно выполнял «судебные поручения» начальника зоны и не находил силы, чтобы воспротивиться навязанной воле.

На следующее утро Миронов пришел в суд к половине десятого.

Без десяти десять к нему в кабинет постучал нарочный от Беспалого с папками дела Игнатова. Как и обещал подполковник, все нужные документы были на месте. С фотографии на Миронова смотрел интересный мужчина лет тридцати пяти с интеллигентным холеным лицом.

Удивительно, как обладатель такого умного лица мог быть убийцей и грабителем?

Но Миронову не пристало рассуждать о своих «подсудимых». Он полистал дело. Вот показания двух свидетелей: Рыбакова и Мечникова. Судя по всему, протокол был составлен совсем недавно — вчера вечером, хотя дата стояла месячной давности. Рыбаков и Мечников — известные фрукты. Этим даже ящика водки не надо — одной бутылки было бы вдоволь. Итак, потерпевшая Ефросинья Копылова… А, черт, это же Машкина мать! Неужели Беспалый не мог отыскать кого-то другого, обязательно надо было приплести сюда еще и тетю Фросю. Вот Беспалый, змей подколодный, решил подстраховаться: о связи Миронова с Марией Копыловой знали в городе только двое — сам Беспалый и тетя Фрося.

Так, ладно, что же показала тетя Фрося? Боже ты мой: залез под вечер, когда все спали… Взломал комод, деньги взял, миллион триста тысяч — да у Копыловых и сотни-то лишней отродясь в доме не было. Что там еще понаписано… Угрожал Ефросинье убить, замахнулся ножом, ударил, та потеряла сознание. Вынес магнитофон японский, плед индийский…

Бред какой-то. Общий ущерб на сумму…

Миронов закрыл папку. Тyт не то что на десять, на два года с трудом потянет. Ну да ладно. По совокупности преступлений можно и десять дать. Кто проверит? У нас же тут глушь российская, как у Гоголя: скачи хоть три года — никуда не приедешь. Настенные часы пробили десять. Пора. Миронов уже несколько лет вершил правосудие в одиночестве — заседатели все разбежались, но председательствующий (то есть он, Миронов) неизменно составлял протоколы, вписывая туда фамилии двух заседателей. Тех, с кем удавалось договориться накануне. Сегодня он решил вписать Пырьева Серегу и Самохвалову Светку. Благо они на этой неделе здесь, в городе.

Миронов взял присланную Беспалым папку и вышел в зал заседаний.

На скамье подсудимых сидел — вернее, полулежал, привалившись к спинке скамьи, — обвиняемый. Он мало походил на собственное фото: всклокоченный, заросший недельной щетиной, грязный. Особенно поразили судью Миронова его глаза — безумные, пустые, бессмысленные. На обветренных губах обвиняемого застыла идиотская улыбочка.

В зале сидело человек десять, и, как успел заметить Миронов, народ был подобранный: местные менты в штатском, бухгалтерши из горотдела милиции, главный редактор городской газетки «Путь свободы». В первом ряду сидел сам Беспалый и cypово поглядывал по сторонам.

Миронов объявил о слушании дела Игнатова Владислава Геннадьевича, обвиняемого в вооруженном грабеже и попытке убийства. На все вопросы судьи Игнатов отвечал нечто нечленораздельное, и когда Миронов спросил, признает ли он себя виновным, буркнул нечто неопределенное, что можно было принять как за согласие, так и за отказ.

Миронов написал в протоколе: «Обвиняемый признал себя виновным».

Минут за двадцать все было закончено. Миронов даже не стал удаляться в свой кабинет для обдумывания приговора, а с ходу бухнул: «…к десяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима». Адвокат Копылова не произнесла ни слова, лишь исправно подписалась под всеми бумагами.

После суда к Миронову в кабинет зашел подполковник Беспалый. Он молча подошел к столу и протянул руку.

— Молодец. Все прошло гладко. Комар носу не подточит. Сегодня вечерком жди гостинцев. И до скорого! Думаю, пора тебя, Митя, повысить в звании. Ну, бывай!

Когда за Беспалым захлопнулась дверь, Миронов печально воззрился в окно. Интересно, когда это кончится? Наверное, никогда. Он вспомнил, что до него в горсуде Северного городка председательствовал Матвей Сергеевич Рыбин. Перед уходом на пенсию, четыре года назад, он вызвал к себе Миронова и долго с ним беседовал при закрытых дверях. Смысл беседы заключался в одном: Рыбин советовал своему молодому преемнику никогда не конфликтовать с представителями власти. Он указал ему сухоньким пальцем на черный телефон на своем столе и пророкотал:

— Мне по этой дуре лет двадцать звонили. И тебе будут звонить. Слушай внимательно, соглашайся. И выполняй. Тогда продержишься тут до пенсии. А иначе — со свету сживут.

Миронов встал и подошел к окну. От здания суда отъезжал «воронок», в котором увозили только что осужденного на десять лет Владислава Игнатова.

«Все, сгинул парень, — безрадостно подумал Миронов. — Погубил я тебя!»

Глава 35 Воровской этап

Тормоза заскрежетали, и локомотив, шумно выдохнув в стужу колесные пары, остановился.

— Приехали, голубчики, — злорадно проговорил подполковник Беспалый и выплюнул остаток папиросы себе под ноги. Чинарик проделал в воздухе великолепное тройное сальто и воткнулся изжеванным концом в свежевыпавший снег, а красный уголек — маленький злобный вулкан — пыхнул серым дымом и потух навсегда. — Я вас научу любить свободу! — процедил подполковник сквозь зубы и уверенно двинулся в сторону остановившегося состава.

Вдоль узкоколейки, с автоматами в руках, выстроился взвод солдат — это было первое оцепление, а всего лишь в нескольких шагах от него, впритык к эшелону, удерживая яростно рвущихся собак, стояло второе.

Солдаты успели изрядно промерзнуть на двадцатиградусном морозе, но, проклиная в душе опостылевший край, въедливых командиров и матерых уркаганов, стойко продолжали нести тяготы срочной службы.

Собаки надрывались от лая, неустанно рвались вперед, как будто хотели искусать стальные колеса локомотива, но строгие хозяева то и дело усмиряли овчарок, охаживая их концами поводков по спине, как нерадивую скотину.

С подножки локомотива, прямо в глубокий снег, спрыгнул молодой розовощекий капитан. Он отряхнул рукавицей приставший к голенищам снег и бодренько поднял руку к ушанке, крепко завязанной под подбородком.